обрети душевный рай.
В наблюдении – участие,
в безучастии – тоска.
Длинный путь – дорога к счастию.
Жизнь – что пуля у виска:
просвистит и, незаметная,
(то ли дура, то ли нет),
Как Аврора предрассветная,
как весенний первоцвет.
За молчанием – бескрайняя
степь, и воля, и туман,
что-то грустно-безначальное –
то ли правда, то ль обман.
Наслаждайтесь беззаботностью
Наслаждайтесь беззаботностью,
полиглоты бытия.
Не грузите мозг негодностью.
Всё прочитанное – зря.
Ум – не орган, не материя,
а натянутая нить
между жизнью и мистерией,
где не умничать, а жить.
В сад вишнёвый тихим вечером
без анализа приди.
Жизнь одна. Бояться нечего,
кроме ложного пути.
Мастер
Услышь себя, и будешь чист,
любим, внимателен, лучист.
Оставь ненужное вовне -
себя достаточно вполне.
Сними отважно шелуху
экспертных мнений. Наверху -
Олимп, ступени и Парнас.
Ты – гений в профиль и в анфас.
Иди свободный, налегке.
В твоём отныне рюкзаке
нет ценных мнений, шелухи.
Ты – мастер слуха и строки.
В Михайловское
Под вашу сень, Михайловские рощи,
я еду вновь, печалью покорён.
Дубрав великих узнаваем почерк -
я в них сильнее прежнего влюблён.
Скамья, где мой Онегин и Татьяна
беседовали пылко на заре,
заметена метелью окаянной,
как дивный трон мерцая в серебре.
Едва весны коснётся пробужденье,
всё оживёт в округе в эти дни.
Для них – мои прекрасные творенья -
без пафоса, без драм, без болтовни.
Саламандра
В рассветный час ты хрупкий и ничей,
и жизнь твоя – как тоненький ручей,
и сны твои – как битва, как огонь.
Я – саламандра. Ты меня не тронь.
Я закалялась в битвах и в огне.
Когда в рассветной плыли вышине
намёки на бессилие и власть,
просила в искушение не впасть.
Просила не играть в царя веков.
На фоне престарелых дураков
такие игры тщетны и дурны.
Им грош цена, а может, полцены.
Просила не казаться – только быть;
о будущем и прошлом не трубить;
не называть друзьями никого
и помнить: жизнь – не сумма «итого».
В закатный час ты выбился из сил.
Тебе огонь не мил и мир не мил.
Пусть утром, в предрассветной тишине,
та саламандра явится тебе.
Искренность
Молчали сердце и душа,
закрыв на ключ глаза и уши,
и созерцали не спеша
чужую искренность снаружи.
И, в воздержании живя,
мудрее становилось сердце,
и нелюдимым прослывя,
не принимало иноверцев.
А иноверцев пруд пруди,
и все – колоссы и эксперты
чужого трудного пути,
и все приводят аргументы.