Я бы солгала
Золотой туман просочился в дом
сквозь полотна штор.
Разбудил герань в естестве живом
и печаль утёр
на ресницах в цвет пожелтевших книг,
пожелтевших трав.
Прикоснулся мест, где луна болит,
пустоту познав.
Молчаливый друг протянул мне в дар
облака в огнях.
Солнечную соль планов на вчера,
на весну, на май…
Свёрток белых зим, пролетевших птиц,
октябрей, путей…
Я ещё могу, может быть, спастись,
а быть может, нет.
Завтра будет день. Без меня, со мной…
В россыпи лучей.
Кто-нибудь другой всей своей душой
будет в нём стареть.
Постигать азы стихотворных троп,
стихотворных мук.
С пригоршни Христа воздух пить взахлёб
и молиться вслух.
Кто-нибудь другой соберёт из звёзд
бусы на снегу.
А сейчас туман пропитал насквозь
всё, что берегу…
Мемуаров – стог, кот наплакал – сил,
жизни полкило…
Я бы солгала, если б ты спросил,
всё ли хорошо.
Багряный горизонт
Возьми меня, воскресшую, за ворот
и в тёмное бездумье утащи.
Мэри Рид
Бетонные дома лежат холмами
разбитых судеб братьев и сестёр.
Стихает вьюга плачем Ярославы,
и вдовий лик мерещится в немой,
пустынной и крамольной панораме,
меняющей рубеж, передовой…
Идёт война, и с неба свет багряный
течёт на снег, как убиенных кровь.
Здесь был мой дом, беседка, пчёлы, груши.
Всё стёрто пламенем с холста земли.
Никто не воспретил огню разрушить
и церковь, где несчастных исцелить
могло бы время, битое на части…
В минуте шестьдесят секунд беды.
За пазухой я горе камнем прячу.
Я не могу былое отпустить.
Любовь моя покоится в подвале,
отпетая ветрами, без креста.
Я душу верить в чудо заставляла
и тысячу свечей в мольбах сожгла.
Мой прежний дом – блиндаж, траншея, бункер.
Мой прежний город – холод катакомб.
Мой регион делили, и он рухнул.
Мой прежний мир подавлен целиком.
Мне память довоенных вёсен гложет
сознание аккордами тоски
о том родном, что мне всего дороже,
о том, что отнято не по-людски.
Багряный горизонт, рукой суровой
над пустошью удерживая щит,
возьми меня, воскресшую, за ворот
и в тёмное бездумье утащи.
Пальто
Всю жизнь она хранила старое пальто.
Двубортное, с глухим воротником в ворсинках.
В нём из фашистского концлагеря Федот
от пьяных немцев убежал в потёмках зимних…
Без пары жёлтых пуговиц и без погон.
В карманах что ни год, то сухоцвет полыни.
И молью потому не тронуто оно,
что офицерский дух живёт в нём и поныне.
Давно не хожен дедом сиротливый двор