Николай Семенович впал в задумчивость. Связь его с Еленой, продолжалась уже три года, и, как все тайное, в последнее время и эта связь стала явной, получился скандал, который не постеснялся вынести на суд общественности Еленин муж. Тяжкий разговор состоялся у Ворчунова с директрисой школы. Как вы могли? Семья – ячейка общества! Мать двух детей! Уважаемый муж! Пример ученикам! Ну и все в том же духе. Сегодня у них с Еленой было последнее прощальное свидание.
– Наверное, да, – тяжело вздохнув, прервал паузу Николай Семенович.
– Зачем? Она же слабее вас.
– Да, слабее. И я виноват в том, что дал волю своим чувствам, которые в результате привели к тяжелым для Елены… Борисовны последствиям, – он не понимал, как объяснить ребенку.
А Сережка думал совсем о другом.
О том, как Елена Борисовна похожа на его маму, и почему в этой жизни обижают только его, его маму и людей похожих на них? Зачем Николай Семенович делал больно и мучил ее? Неужели только потому, что она похожа на маму и потому, что она такая же слабая, и ее некому защитить?
Путаница мыслей совсем измучила Сережку, а сердце пронзила острая обида на учителя, ведь мальчишка же так его уважал, почти любил и так доверял, а оказывается он не лучше других, даже хуже, потому что притворяется хорошим, добрым, а сам!…
Занятие получилось какое-то нервное и скомканное.
На следующий день на большой перемене, сидя на скамейке рядом с компанией ребят постарше, Сережка услышал, как Леха Плейшнер сказал кому-то из приятелей:
– Ворчун-то еще и с русичкой крутит.
У Плейшнера была, конечно, настоящая фамилия – Степанов. Но когда ему кто-то из десятиклассников размазал на голове липкую ириску, и пришлось ему выстричь часть слипшихся волос, приятели вспомнили вышедший год назад фильм о нашем крутом разведчике и нарекли Леху новой кликухой.
– Да. Он делает ей больно, – неожиданно влез в разговор Сережка.
– Чего, чего, малявка? Что ты там пищишь? – наклонился к нему Плейшнер, да и остальные обернулись, с удивлением глядя на малыша, лезущего во «взрослые» беседы.
Все еще находясь под впечатлением вчерашнего открытия и не проходящей обиды, Сережка не мог удержаться, его все еще распирало возмущение от сделанного накануне открытия, о готовности Николая Семеновича обидеть слабого.
– Он ее кусал за шею, а она плакала, – выпалил он.