Но счастье, как весенний снег на горных склонах, оказалось недолгим. Когда Жылкыайдару исполнилось восемь лет, в аил пришла беда – та самая, что не спрашивает разрешения войти в юрту, не глядит на богатство и знатность хозяев. Айжаркын слегла с жестокой болезнью, что огнём выжигала её изнутри. Грипп, которого так боялись в горах, подкрался незаметно, как волк к отбившейся от стада овце.
Бирназар бий созвал всех известных знахарей из окрестных аилов. Они поили больную отварами целебных трав, собранных на самых высоких склонах, окуривали юрту можжевельником, шептали древние заговоры. Старики молились днём и ночью, прося у Тенгри милости, у духов предков – заступничества. Шаарба байбиче не отходила от постели больной, меняя влажные тряпицы на горящем лбу, вглядываясь в осунувшееся лицо той, что стала ей не соперницей, а сестрой.
Но всё было напрасно. Айжаркын таяла, как свеча на ветру, с каждым днём становясь всё прозрачнее, словно душа её уже начала свой путь к звёздам. В последние дни она часто звала Жылкыайдара, гладила его по голове слабеющей рукой и что-то шептала – то ли наставления, то ли прощальные слова, которые мальчик запомнил навсегда.
Когда она ушла в мир предков, горы, казалось, склонили свои снежные вершины в скорби. Бирназар бий, потерявший ту, что принесла в его жизнь новый свет, новый смысл, словно окаменел от горя. Его могучая фигура осунулась, в чёрной бороде за одну ночь прибавилось седины, а в глазах появилась та пустота, что бывает только у человека, потерявшего часть своей души.
Но судьба, словно безжалостный охотник, не удовольствовалась одной жертвой. Не прошло и года, как корь, эта безжалостная болезнь, унесла и маленькую Топчу. Девочка сгорела за несколько дней, как степной цветок под палящим солнцем. Её последние слова были о брате, о их играх на зелёных лугах, где она была косулей, а он – барсом.
Бирназар бий не плакал – не пристало великому бию показывать свои слёзы даже в такой момент. Но те, кто видел его в эти дни, говорили, что лучше бы он кричал и рвал на себе одежды, как это делают простые люди. В его молчании, в окаменевшем лице, в потухших глазах была такая боль, что даже старые горы, видавшие много горя на своём веку, казалось, содрогнулись.
По ночам, когда все засыпали, он выходил из юрты и долго смотрел на звёзды. Где-то там, в вышине, среди этих вечных огней, теперь жили души его любимых – жены, подарившей ему новую жизнь, и дочери, чей смех был подобен песне горного ручья. И только ветер, летящий с вершин, был свидетелем того, как по суровому лицу старого бия катились слёзы – горькие, как полынь, солёные, как воды древнего моря.