– До девяносто третьего служил я, значит, надзирателем под Работками. Знаешь, там исправительная? Ну вот. И была там Машка в окошке, передачи, значит, принимала. Ну я к ней ходил. А она с каждого ящика мне – где пачку, где две. Собирала, собирала и столько за двенадцать без малого лет набрала, что я, если даже убьюсь, до смерти не выкурю. Будешь?
Он протянул мне пачку, я отмахнулся:
– Не курю. Вы зачем пришли?
– А, ну да. Я вон там живу, – мужик провёл пальцем над забором направо. – Крыша ржавая, видишь? В прошлом годе крыл, а она уже порыжела, собака.
Я кивнул, не переставая думать о том, как под промокшими от росы носками исходит соком трава:
– Соседи, что ли?
Мужик закурил:
– Вроде. Я как увидел, что у тебя двор того, пошёл проведать.
Тут уже я внимательно на него посмотрел: джинсы драные по низам, колени чуть не прозрачные, ни ремня, ни даже пуговицы над расходящейся молнией, а сверху майка, когда-то белая, лапшой.
– Так говорите, будто это обычное дело. – Расслабленный вид гостя злил меня, а он ещё и хихикнул, чуть не выплюнув сигарету:
– Никак нет, Серёга, где ж обычное-то? Но в последнее время бывает, да.
– Бывает? Типа как базарный день в воскресенье?
– Чего ты жужжишь, а? Как ещё сказать? Бывает, что пропадают. Где двор, где сарайка. Я как вышел на пенсию, значит, стал приглядывать.
– И до чего догляделись? Почему они пропадают?
– Грубый ты мужик, Серёга, и негостеприимный. Вот, допустим, есть у меня на этот счёт мысли. Но я ж тебе не ветряк, без топлива крутиться, а? – Гость подмигнул, и на его шее выступили жилы.
И я вдруг увидел себя у калитки, а напротив, в проёме её, – мужика, которого я так и не выгнал, но и внутрь не пустил. Я почувствовал, как по-детски краснею, будто бы в спину мне из окна горницы наставлен дедов пристальный взгляд.
– Ну заходите. Но там вряд ли осталось что-нибудь, кроме чая.
Мужик выплюнул бычок под облепиховый куст и первый двинулся в сторону моего дома:
– Валяй чаю! Чего с тебя взять.
С крыльца мы сразу оказались прямо в горнице, хотя я больше ожидал войти в обездворенный дом с кухни, но не столько удивился, сколько всё больше и больше начинал наполняться отчаянной злобой на бессилие и непонимание своё.
– И кухонка тю-тю, значит. Вон чё, – присвистнул мужик.
– Почему?! – выкрикнул я и выругался так, что гость перекрестился на красный угол и обошёл меня сбоку, словно заслоняя от сурового взгляда икон.