Проснувшийся, по-утреннему деловой город шумел, галдел, жил. Шемхет могла закружиться, затеряться в водовороте людей, торопившихся успеть все до начала дневной жары, но ей, жрице Эрешкигаль, уступали дорогу. Она слышала от других, что Вавилон огромен: все пришлые говорили, что им становилось плохо от таких огромных площадей, от такого количества людей; что им казалось, будто они попали в утробу чудовища, которое их переварит. Но для Шемхет все это было данностью и не тревожило. Она всегда жила в городе, никогда не покидала его и сейчас шла бестрепетно и гордо.
Стражники у ворот дворца, «города-в-городе», ничего не сказали ей, когда она прошла мимо. Они хорошо ее знали. А она их не запоминала.
После стражников Шемхет встретили статуи ламассу, и она замерла на мгновение, как замирала перед ними всегда. Львиные тела, лошадиные копыта, орлиные крылья. Человеческие лица. Злые, надменные, гордые, надмирные. Лица ламассу всегда напоминали Шемхет деда.
О Навуходоносор, сын Набопаласара, царь царей, властелин земли между двух рек! Шемхет боялась его, пока он был жив, и полюбила его, когда он умер. Все боялись его, покуда он был жив, но немногие полюбили его после смерти.
Шемхет коснулась постамента, на котором стоял левый ламассу – она всегда так делала, возвращаясь домой. Это было ее тайным знаком принадлежности, любви, родства. Ламассу хранили Вавилон, дворец и царский род.
Пройдя широкие ворота, Шемхет оказалась на большой дворцовой площади. Здесь тоже было людно, но обитатели и гости дворца выглядели куда богаче и двигались куда медленнее. Площадь, выложенная желтым кирпичом, была так широка, что пять колесниц, запряженных шестеркой лошадей, могли спокойно разъехаться на ней. По краям сплошной стеной шли дворцовые помещения. На стенах были выбиты изречения из древних легенд, рассказы о деяниях царей древности. С математической стройностью цепочки клинописи прерывались дверными проемами и барельефами, изображавшими добрых духов, царей и героев. Шемхет миновала огромный, подобный горе зиккурат[2], золотые храмы и вышла прямо ко дворцу.
Другая пара ламассу встретила ее у входа во дворец: у этих и ноги были львиные. Они уже не походили на деда – были куда старше него, и лица их были добрее. Вероятно, их лепили с другого вавилонского царя. Может быть, многие тысячелетия назад, с какого-то из тех царей времен до Великого потопа, что жили по пять сотен лет. Может быть, с того царя, который некогда основал Вавилон…