Красивая. Чужая. Он не помнил ничего, но чувствовал: её в его жизни прежде не было.
– Так ты мертвец, бедняга, да? – шепнула она, заботливо погладив его по макушке. – Ведь тебя исторгли пески, и прямо мне под ноги, представляешь? – Губы дрогнули в улыбке сначала детского восторга – будто незнакомка пережила невероятное приключение, – а потом облегчения. – Но я тебя уже совсем-совсем выкопала! Сесть-то можешь? Ничего не сломал? Давай, давай помогу.
Ладонь её была ледяной, но прикосновения оказались приятными, согнали дурман и морок. Мальчик кивнул и, уцепившись за её неожиданно сильные руки, приподнялся. В голове тут же зашумело, он пошатнулся, и с губ само сорвалось:
– Ох как мне плохо…
Первые слова за… сколько? И сразу жалоба. Стало отчего-то неловко. Но молодая женщина лишь понимающе приобняла его.
– Думаю, непростое это дело – возвращаться с Той Стороны.
Объятье тоже было холодным, но мальчик безотчётно прильнул к крепкому плечу, даже ненадолго зажмурился. Было страшно, к тому же объятье что-то напоминало ему… но что? Мысли ворочались неохотно, точно старые черепахи на берегу затхлого водоёма. Черепахи… в памяти тревожно запульсировало: здесь, где-то здесь, на месте уродливого красного песка, такой водоём был, и толстолапые рептилии любили греться на его каменных бортиках, и лазуритово-малахитовые панцири их сверкали, и…
– Как тебя зовут и сколько ты был там, внизу? – Незнакомка отстранила его и пристально посмотрела в лицо серыми светлыми глазами.
Взрослая она или не совсем? Могла, судя по болтливости и любопытству, быть чуть постарше юных городских модниц, но могла быть и их мамой – слишком пронизывал мерцающий взгляд, утешал мягкий голос. А ещё она спросила имя… мальчик попытался вспомнить, но внутри всё опять закололо. Он потёр лоб, потом виски. Щёки оказались мокрыми. Городские модницы… городские… городские…
– Ты ещё плакал! – Она воскликнула это не осуждающе, скорее испуганно. – Скажи, кто обидел тебя? И что, он потом тебя закопал? Ух я тогда ему…
Сжала кулак, сверкнула глазами. Мальчик не знал о ней ничего, кроме одного: она добрая. И храбрая, даже лицо как у воина: с тонким, но крупным ртом, густыми бровями, острым любопытным носом. Вот только ничем она уже не поможет. И никто. Память, затхлая вода, дрогнула, все тени и силуэты – черепах и красивых девиц, старушек и стражи, мэра и дикторов радиобашни – начали там проступать, чётче и чётче.