Маша перестала запрыгивать к отцу на колени, как это случалось, когда она была маленькая, и не так часто встревала в наши с ним беседы. Но каждый раз, когда мы уходили от них или прощались где-нибудь на улице, она прижималась к нему, словно давала мне понять, что он остается с ней, и в этом ее преимущество передо мной. Я стала относиться к ней снисходительнее. В моей жизни произошла трагедия, и ревность на фоне нее стала ничтожной и пустой. Главное, что отец с нами, он любит нас обеих, и его любовь нельзя делить на части. Она одна – на всех.
Свой день рождения я провела как обычный день и гостей не собирала. Все понимали мое нежелание что-то праздновать и ограничились лишь телефонными звонками. Но мама все равно испекла мой любимый «Рыжик» и приготовила пару салатов. Мы скромно поужинали вчетвером, я задула свечку на торте и загадала желание. Мне хотелось, чтобы одна одиннадцатилетняя девочка, которая в этот день тоже не отмечала свой день рождения, однажды позвонила и снова впустила меня в свою жизнь. Сбудется оно или нет, я не знала, но надежда грела мое сердце и заставляла его биться быстрее. Я чувствовала ответственность за ее судьбу и судьбу ее сестер, и все больше проникалась ощущением, что у меня не двое детей, а шестеро, и все они нуждались во мне.
Мысли о Динаре не давали мне покоя до самого сна, и нет ничего удивительного, что ночью мне приснился кошмар. Я оказалась на той самой конюшне, где случился пожар. Вернее, на ее руинах. Я остро ощутила запах гари и дыма, словно пожар произошел несколько часов назад, и где-то до сих пор слышался треск горящего дерева. Но пламени не было. Огромными тенями надо мной склонились ветви деревьев, и я недоумевала, как они не пострадали, если были так близко к огню. Треск повторился, и я вдруг поняла, что это не треск огня, а чья-то безуспешная попытка выбраться из-под завала. Она сопровождалась слабым стоном, который доносился из-под земли. Мое сердце сковал страх, и в холодном поту я подошла к груде обугленных деревяшек. Боязливо спросила: «Кто здесь?» Но язык точно приклеился к небу и не пошевелился. Я открыла рот шире, пытаясь отодрать его от нёба, и увереннее повторила свой вопрос. Но вышло какое-то мычание, и не сумев совладать с голосом, я опустилась к обугленному завалу. Постучала костяшками пальцев по черной трухе и прислушалась к отклику.