Он осознавал, что, возможно, не завершить свой роман – это тоже своего рода искусство. Он стал наблюдать за жизнью вокруг, записывая наблюдения и мысли. Эти дневниковые заметки превращались в страницы, которые не были романами, но могли бы рассказать миру о постоянном и безрезультатном стремлении к писательству.
Жизнь Ивана Сергеева стала хроникой его немоты. В какой-то момент, поняв, что снова не смог дописать даже рассказ, он начал принимать свою неполноценность как личный стиль.
А ещё он верил в музу. Не в эфемерную мистическую, с арфой и крылышками, которая существует в воображении писателей, а в настоящую женщину. Был уверен, однажды его посетит прекрасная незнакомка, и он напишет гениальный роман. Создаст такую вещь, которая покорит каждого. А ещё представлял, что у писателя с музой должен быть секс. С женой были отношения, но хотелось большего, праздника и феерии. Оттого и ушла Мария, что их постель за годы совместной жизни превратилась в театральные подмостки провинциального театра – оба делали вид, что им нравится, но актёрами были никакими.
И однажды чудо произошло.
2
В субботу был выходной, Иван заварил чай, капнул в него немного башкирского бальзама и сел за печатную машинку. Чем нравилась «Москва» – старушка не боялась быть залитой чаем или кофе. Компьютерная клавиатура после этого выбрасывалась в мусорку, а пишмашинка знай себе работала.
Две недели писал он новый рассказ, но на бумаге появлялись лишь мёртвые буквы. Текст не хотел оживать, чего-то не хватало. Иван выбрасывал скомканные листы, пил чай, курил и думал, как же придать жизни этой истории. Но ускользало нечто важное – сколько бы автор ни долбил по клавишам, не удавалось поймать настроения и создать атмосферу. Набор предложений не желал превращаться в художественное произведение. Или же удавалось ухватить что-то интересное, выкроить из череды слов красивого героя, но дальше перед автором вырастала стена, которую он не мог пробить уже многие годы. Каждый раз казалось, что вот, нашёл! – но нет – снова выходила мертворождённая зарисовка. Иногда даже красивая, но – мёртвая.
Он уже давно переболел жаждой бумажных публикаций любой ценой. Публикация у него была, но лишь одна, и та в платном альманахе. Когда он с трепетом открыл приятно пахнущую бумагой свою первую (и на сей момент последнюю) книгу, то с ужасом понял, что рассказы, размещённые в толстом томе с твёрдой симпатичной обложкой, пахнут не столь красиво. Стало стыдно, что рядом с ними напечатана и его зарисовка, и Иван зарёкся издаваться в графоманских сборниках. Хоть он и был сам графоманом, но подкованным, разбирался в литературе.