– Я все еще ем – сказал он после нескольких секунд пережевывания и проглатывания еды, побывавшей у него во рту не меньше пяти минут.
Мать стояла ошарашенная, не в состоянии сказать ни слова, а папаша все смотрел ей в глаза, крепко сжав руку.
– Принеси мне пиво – хрипло сказал он и, отпустив ее руку, начал резать стейк.
– Мам, а можно мне газировки? – дрожащим голосом сказал я, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.
– Только сегодня – сказала она, погладив меня по голове. – Если пить вечером, от нее может заболеть живот, милый.
– Спасибо, мам – мне стало спокойнее, когда она мне улыбнулась.
Я посмотрел на отца, который молча уплетал мясо, повесив голову над тарелкой, и мне стало не по себе. Он ел быстрее обычного и не разрезал мясо, а просто набивал им рот. Еще с детства я обращал внимание на такие детали, пытался осмыслить их, найти связь с человеком и его мышлением. Никто не делает что-то просто так: каждый ест, говорит, двигается и думает по-своему, и я всегда хотел понять, что за чем следует. Тогда еще не особо понимал, что стояло за странным поведением отца, но оно вызывало во мне тревогу, как будто готовя меня к надвигающейся буре.
Мать уже несла мне газировку, как я встал из-за стола и, сказав спасибо, поднялся в комнату. Помню, когда я уходил из столовой: мне все время хотелось повернуться и посмотреть на отца, увидеть, смотрит ли он вслед за мной или нет, но я сдерживал себя, одновременно пытаясь осмыслить тот момент. Конечно же, его поведение я так и не смог истолковать, ведь мне было всего пятнадцать или, может, четырнадцать… Сам уже не помню, ну да какая разница…
Когда я поднялся в свою комнату, у меня в голове носилась целая буря мыслей, которая буквально валила все на своем пути. Она была уникальной: в ней самой была другая буря, а в той – другая, и так бесконечно, бесповоротно и жестоко, а я ведь был всего лишь ребенком.
Постоянно приходили мысли о матери, отце, будущем и невыносимости жизни. В голове вертелась картина того, как я собираю вещи, убегаю жить в лес, как мать плачет, а отец угрюмо сидит на диване, сверля суровым взглядом пол. Мне не было страшно от мысли, что на меня могли напасть волки или медведь: я боялся мучения родителей, ведь даже отец переживал немало, просто, в отличие от матери, ему было чем отвлечься.