И это-то Лихо он, Леонид, разбудил.
Слишком часто он ставил на нечет, с левой (нечетной) ноги беспошлинно переступал заказанные для прочих пороги; трижды (нечетное число раз) плюнув через левое (нечетное) плечо, пускался в авантюры, на которых другие ломали зубы – и побеждал.
И вот он – выпавший ему нечет, ассиметричный ответ Судьбы! Явился в виде не поддающегося дрессировке львиного хвоста!..
Из сведенного судорогой горла Леонида вырвалось что-то вроде сплющенного, лопнувшего еще в гортани “ах” – и он без сил упал в кресло, безвольно бросив руки с длинными, почти музыкальными пальцами, вдоль подлокотников.
Потянулись минуты странного безвременья. Казалось, вены отворили и выпустили всю кровь, а остатки жизни теплятся в высосанной оболочке лишь по инерции. Иногда по телу бизнесмена пробегала нервическая судорога, он вскидывался, как Петрушка на нитке, раскоординированно дергал то плечом, то коленом, всплескивал руками, издавал сдавленные, похожие на тявканье лисицы звуки – и снова впадал в обессиленное оцепенение. Временами он принимался грызть ногти, хотя даже в самом нежном возрасте не имел такого обыкновения. И грыз их быстро и суетливо, как белка – орех.
Наконец, тихая истерика отпустила его, трезвое – четкое (и четное!) сознание взяло верх: “Не может быть,” – подумал Леонид и запустил руку за спину, уже готовый поверить, что никакого хвоста не обнаружит.
Но хвост опередил его. Вполне благожелательно и, однако, все-таки чуть свысока, с оттенком этакой покровительственности, он похлопал его по плечу, как бы говоря: “Как это не может быть, когда – вот он я!”
Леонид застонал и снова откинулся в кожаное лоно, уже вновь готовый отдаться во власть истерики. Но хвост взял дело в свои руки – или во что там еще он мог его взять. Кисточка ткнулась Леониду в нос – раз, другой… начала навязчиво щекотать… Он отбивался, отталкивал пушистый палевый шарик – тот лишь встряхивался, топорщился и снова устремлялся в атаку. Леонид чихнул. Потом еще. Потом снова и снова. А коварная кисточка все щекотала и щекотала его ноздри.
Бизнесмен чихал, тряс головой, отмахивался от неугомонной кисточки, в перерывах между взрывами судорожно набирал в легкие побольше воздуха – и опять чихал.
Странно, но от этого становилось, как будто, легче. Вскоре он даже вновь обрел способность ругаться, и теперь, когда между двумя чихами выдавалась короткая пауза, крыл хвост с его кокетливой кисточкой на чем свет стоит.