Но самым страшным потрясением стала проклятая, вечная темнота. Я больше ничего не видел. Как сказали врачи, по прибытии в больницу мое лицо было так сильно обожжено, что кожа век и губ просто слиплась. Проведя операцию, они обнаружили, что сетчатка глаз была настолько глубоко повреждена, что не поможет даже пересадка. Они говорили что-то ещё, но я ничего не слушал. Мне было все равно. Я понимал, что с этого момента моя жизнь была окончена. Все мечты, желания и надежды рухнули в один единственный момент.
В голове бесконечным водоворотом крутились одни и те же мысли. Как мне теперь жить? И можно ли вообще теперь назвать текущее состояние жизнью? Ведь теперь я просто…существую. Калека, инвалид, рудимент. Не чувствуя касаний, не слыша запахов, практически не ощущая вкуса и ничего не видя. Ха, помнится, они сказали, что я «чудом» выжил. Я бессильно трясся от горькой злости, свернувшись на своей койке. Почему, почему мне не дали умереть? Зачем они спасли меня? Для чего мне теперь жить?
Никому не нужный, запертый в своем теле инвалид. Где я проведу остаток своего жалкого существования? В стенах очередной больницы, приюте, хосписе? Ко мне приставят няньку, которая будет тихо терпеть мое оставшееся пребывание в этом мире? Для чего все это?
Не нужны мне такие «чудеса».
* * *
Дни, что я проводил в стенах больницы сменялись один за другим. По звукам, что доносились из коридора, я научился определять примерную смену дня и ночи. Днем больница наполнялась уже привычным шумом повседневных дел. Торопливые шаги, ругань врачей, кряхтение и жалобы пациентов, хлопающие двери. Одним словом, сплошная какофония различных звуков. В противовес этому, ночью наступала напряженная, давящая тишина, сопровождаемая тихим гудением ламп, да отдаленным похрапыванием.
Каждый день ко мне приходили врачи, спрашивали одни и те же бессмысленные вопросы, проводили какие-то процедуры, которых я не ощущал. Следом к ним добавился обещанный психотерапевт, с мягким, вкрадчивым голосом. Он тоже задавал бесчисленное количество вопросов, о моей прошлой жизни, о планах, родителях, творчестве. Я не сопротивлялся, но отвечал на них немногословно, порой даже односложно. Мне был абсолютно не понятен смысл этих разговоров и его фальшивой заботы. Я понимал, что для него я всего лишь ещё один пациент, ничего более.