видел, ну, например, меньше десятка, но больше одной птицы. Однако это не
означает, что там было девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три или две
птицы! То есть я видел сколько-то птиц, но ни девять, ни восемь, ни семь и так
далее. Я хочу сказать, что такое число невозможно представить как целое. Вот и
вывод: получается, что Бог-то всё-таки существует!
Гайгер наконец вернулся с воображаемых небес обратно в тёмную каюту.
– Что за хрень ты несёшь? – спросил он Куто, качая головой, но
одновременно улыбаясь.
Мужчина рассмеялся и был готов что-то ответить, но его опередил раскатистый
бас отца Фландрия, который, как оказалось, всё это время слушал разговор
путников с тем вниманием, которое не было смыто потоками выпитого
спиртного.
– Argumentum ornitologicum! – латынь, несмотря на заплетающийся язык, далась священнику довольно естественно.
Голос Фландрия каким-то магическим образом подействовал на пребывавшего
доселе в забытьи послушника. Тот буквально вскарабкался обратно на свою
койку, икнул, ощупал содержимое стола, но не нашёл ничего, кроме простой
питьевой воды.
– Мне кажется, – заговорил Гайгер вполголоса, чтобы в каюте напротив его
не услышали, – что святой отец, потративший всю свою жизнь на
ожесточённую борьбу за выживание своих идей и верований, в конце концов, когда ему явилось подтверждение всех его убеждений воплоти, вдруг испугался
чего-то и… ну, ты знаешь… – скрипач сделал жест пальцами рук, изображая
пистолет.
Куто, сидя вполоборота, посмотрел на Фландрия, который принялся поучать
своего послушника.
– Ты про ту историю?.. – задумчиво проговорил мужчина, также вполголоса.
– Если в ней и есть хоть толика правды, то я могу предположить, что
священник вспылил от зависти.
– От зависти? – удивился Гайгер.
– Угу. Ну представь: ты всю жизнь кладёшь на алтарь заблуждений, отрезая от
себя целый мир, отгораживаясь шорами невежества. Тебе нельзя сомневаться, нельзя задавать вопросы, ты обязан только лишь… верить… А в итоге по воде
ходят три отшельника, которые всю свою жизнь жили свободно, не преклоняя
колен и не распростершись перед алтарём. Учитывая характер Фландрия, могу
представить, как у него тогда припекло одно место.
Куто рассмеялся собственному умозаключению.
– Куто, – голос Гайгера звучал тихо, но в нём заметно прибавилось
решимости, – я ничего не помню…