– Тебя не было целую вечность.
На самом деле три с половиной недели – я считала. Это единственная правда, которую разрешаю себе говорить. Пришлось придумать невразумительную историю, что после аварии мне временно отшибло память и я не знаю, где провела эти дни. Зимой. Три с половиной недели. Сама в это не верю, ну и ладно, если начинаешь врать – не останавливайся.
– Через какое-то время обнаружила себя на шоссе. Да. Только вот руку где-то порезала, но это не страшно. Синтомициновая мазь, бинтом перевязать – и заживет. Посмотришь в аптечке?
Я сочиняю, а Катя слушает, морща лоб, и время от времени пытается расплакаться невпопад – не от моих слов, а в любой случайный момент. Она жалеет меня и немножко себя или себя и немножко меня – тут тонкая грань. Добрая Катя, я к ней сильно привязана. Мы столько лет знакомы, что трудно найти воспоминание, в котором она не участвует или не стоит где-то сбоку. Эпоха Кати в моей жизни наступила, когда я еще не ходила в школу, и длится по этот самый день. Она знает, на скольких диетах я сидела, почему боюсь бездомных собак, куда мечтаю переехать жить и что мешает мне это сделать, почему я влюбляюсь в темненьких, а встречаюсь с кем придется. Знает мои недостатки лучше, чем я сама, и все хорошее во мне, чего я в упор не вижу, она тоже знает. Она трет глаза, нос, как в детстве. Из нас двоих именно Катя выглядит как человек, которого нужно пожалеть. Хочется сделать человеческий, простой жест и обнять ее, но я не решаюсь. Спасать людей надо от меня, поэтому я берегу Катю – в моих силах не сделать ей хуже. И все довольны: она чувствует, что вернула подругу, а я – что пока ее не потеряла.
Поперек разговора, как раз когда я устаю от вранья, звонит Витя и, как только беру трубку, шершавым голосом касается уха. Он, видите ли, волнуется и на правах бывшего мужа хочет знать все, что со мной случилось. Приходится пересказывать путаную историю моего исчезновения. Он проглатывает ее быстро и без возражений – даже обидно. Не могу решить: это признак настоящего доверия или безразличия? Радует другое: на второй раз я сочиняю уверенней и общее впечатление от рассказанного улучшается. Начинаю верить сама, а в любой лжи главное – обмануть сначала себя. Еще немного потренируюсь – и буду пересказывать выученный наизусть текст так же умело, как отрывок из «Мертвых душ». Я неплохо декламировала у доски – родители и учителя хвалили, пришлось поверить, что у меня хорошо получалось. Называли актеркой. Я в ответ отмахивалась, изображала безразличие, но втайне гордилась до мурашек и щекотки в груди от подавляемых улыбки или благодарного смешка. В чем-то взрослые считали сутулого подростка лучше себя, как это придавало уверенности! Учительница сидела на стуле, похлопывала себя по толстым коленям и в конце, когда я замолкала, утвердительно кивала сама себе и булькала горлом: хорошо стелешь. Да, у нас с Катей была училка русского и литры, которая общалась на жаргоне. Ну и что – она все равно была лучшая, потому что понимала нас, а мы – ее фразочки. Интересно, почему сейчас мне вспомнилась эта книга Гоголя?