Утром следующего дня Витя приносит себя целиком к моему порогу. Стоит с букетом белых хризантем, которые часто мне дарил, пока мы были друг другу кем-то. Он до сих пор не догадывается, что мне не нравятся эти цветы. Было неловко признаться, ведь он никогда не спрашивал, а просто вручал их с торжественно-самоуверенным лицом. Ответить на это можно было только одним способом – радостью. И я радовалась, потому что намерения у него были добрые и портить ему впечатление о самом себе – заботливом и любящем – не хотелось. Да и какая разница, люблю я цветы или нет, если есть человек, которому приходит в голову их мне покупать. Вот и сейчас я вешаю на себя улыбку так же механически и привычно, как рабочий бейджик с именем. Спасибо, Витя. Ты проходи.
Он разувается, по-хозяйски проносит себя на кухню, распахивает холодильник. Выкладывает на полки все, что принес в шуршащих пакетах: колбасу, сыр, майонез, сосиски, яйца, закидывает в морозилку пачку пельменей, вытряхивает на стол чипсы и шоколадки. Мы не говорим о моем исчезновении, и за это я ему благодарна. Но ведет он себя странно: не задерживает на мне взгляд, будто бы в этом есть что-то неприличное. Так смотрят на целующихся рядом людей, с расфокусировкой, проскальзывая мимо интимных деталей. Старается не видеть перевязанную ладонь, хотя взгляд его кружит рядом и именно у моей руки он спрашивает: «Закажем пиццу с пепперони?» Я думаю, это отличная идея.
Мне впервые нравится его игра – помолчать о важном. В замужестве ужасно бесило, а теперь, когда мне, а не ему есть что скрывать, поняла, в чем суть.
Мы пьем пиво, закусываем пиццей, чипсами и сыром-косичкой, перебираем все, что знаем о сериальных героях и общих знакомых: как глупо ведут себя первые, как не удалась жизнь у вторых. О себе ни слова. Я молчу о своем исчезновении, Витя – о новой жене.
Разве мы не прекрасная пара?
На следующий день мы втроем – с Катей, а не Витиной женой – едем в полицию забирать заявление о моем исчезновении. Домофон, который установлен на входе в участок, звонит вхолостую, пока уставший и недовольный голос не произносит какое-то «бурвыл шпул змык». Переспрашивать страшновато, и я решаю, что у меня хотят узнать, кто я и по какому вопросу. Отвечаю, что пришла забрать заявление о пропаже человека, потому что все хорошо и человек нашел себя сам. Молчание. Катя открывает рот, чтобы добавить к моим словам свои, более веские, но тут домофон пищит, разрешая войти. Тяжелая металлическая дверь с полукруглой ручкой ждет, когда же ее дернут, но я не хочу ничего делать. Витя ворчливо оттирает меня в сторону: «Забыла, как дверьми пользоваться?» Перешагиваем за порог, я стараюсь не отставать, чтобы не выглядеть подозрительно, чтобы никто ничего не понял. Никогда бы не закрывала двери, вы даже не представляете, как они опасны. Двери могут поделить жизнь на неравные части: несколько квадратных метров для тебя – и весь остальной мир, куда тебе больше дороги нет. «Дверь» – страшное, удушающее слово.