Щенку оторвало задние лапы и располосовало спину до лёгких. Он дополз до моей норы из последних сил, надеясь на помощь людскую. Он смотрел на меня и, казалось, говорил: «Вот он я, весь перед тобой. Излечили меня! И я буду вечно твоим спутником в этом страшном мире…» Щенок верил в моё людское всевластие и силу.
Он лёг в кучу мусора и стал ждать чудесного выздоровления и последующей игры, и сытного обеда, и почёсывания за ухом, и добрых слов «ах ты, маленький засранец».
Видимо, собачье ухо не различает фонетической разницы между русским языком и суржиком. В этом собаки похожи на нерусские народы. Один наш военный из сибирских татар так мне и сказал, что разницы между русскими и украинцами он не видит. Мы все для него – «урусы».
Я не мог излечить собакена. Не колол ему человеческих лекарств. Не перевязал его. Даже пристрелить его у меня не поднялась рука.
Я только укрыл его трясущееся тельце спальником и следил, чтобы крысы не начали разбирать его ещё живого. И говорил с ним. И смотрел ему в глаза.
Он умер в тот момент, когда на его правый глаз села большая зелёная муха, а у него не хватило сил, чтобы моргнуть.
Казаки
Заехали они к нам в часть одновременно. Оба добровольцы. Оба с Урала. Оба из казаков. Они как будто подтверждали фактом своего существования, что казачество – это не национальность, а сословие, так были они непохожи. Один был как рыхлый бледный пельмень, а другой напоминал чёрный армейский штык-нож. «Пельмень» взял себе позывной «Пересвет», обозначив себя как православного. Что для казаков не является чем-то особенным. Второй «колючий», черноволосый, стройный и резкий в словах и движениях, указал называть себя «Лешим». В нем явственно горел огонёк разинских анархических мятежей. И это для казачьего люда не новость.
«Пересвет» часто приходил ко мне в кубрик, вяло перебирая своими ватными ногами по комнатам ПВД, и вёл со мной душеспасительные разговоры. Это он так отдыхал от кровожадности «Лешего». «Леший» же, обвешанный холодным и огнестрельным, бесцельно метался по длинной «взлётке» коридора и вслух мечтал об ожерелье из укропских ушей. Поначалу мне казалось, что это злая разбойничья шутка. Но потом, убедившись в том, что чувство юмора не входит в добродетели «Лешего», начал читать ему морали и обещал прострелить ему левую коленку, если увижу подобное непотребство. Он дико щерился и уверял меня, что всё сделает тихо. Так, что я даже не замечу.