«Как жаль, что нет темы про Есенина. Тогда буду писать про любовную лирику Ахматовой».
В мыслях Она уже написала сочинение и сидела довольная, улыбаясь и щурясь от лучей жаркого июньского солнца: «Шедевр, это будет шедевр! Все слова о любви – настоящие, про меня, про нас».
Голос учителя, не терпящий возражения, вернул ее из грез за парту. Для отличников предлагался выбор без выбора – «Тема войны и мира в романе Л. Н. Толстого “Война и мир”».
Услышанные слова еще не до конца сложились в голове, а тело уже ответило дрожью – бросило в холод. Румянец сошел с лица, сделав его бледно-белым, как пустые листы на столах выпускников.
«Если ты отличница, то любовь не для тебя…»
Яркие букеты на столе учителя, казалось, превратились в мрачные венки на гробу Ее так и не написанного сочинения о любви.
«Я устала… устала быть отличницей. Устала быть хорошей, чтобы не расстроить родителей, учителей, чтобы они любили, хвалили!»
Она молящим взглядом посмотрела на учителя: «А может, еще есть какой-то шанс, что разрешат выбрать тему любви?»
Ответ был отрицательный.
Рухнуло все. Внутри у нее будто что-то сломалось и сорвалось.
То, что Она так давно в себе подавляла, сейчас бушевало, как слившиеся воедино бурные потоки рек Енисея и Амазонки, несущие грязные воды ее ругательств, обвинений, несогласия и вопросов:
«Какая чудовищная несправедливость!
Какая глупость разделить нас на двоечников, троечников, хорошистов и отличников?
Кто придумал завышенные требования, задания со “звездочкой”, которыми “награждали” отличников?
Почему все могут писать на экзамене, о чем хотят, а у меня нет выбора?»
С третьей парты Она смотрела то на учителя, то на стол с «венками», то на доску как на темную пропасть, в которую летели рухнувшие надежды.
Та, которая больше всего любила писать в школе сочинения, сейчас сидела и отказывалась складывать слова в предложения про мир и про войну.
Ее ждал провал. Повысившееся давление отдавало в виски, как предательское тиканье часов, поглощающих оставшееся на экзамен время.
Липкий ледяной пот плотно припечатал белую блузку к телу, а сердце стучало так громко, что, казалось, на гоночных скоростях рассказывает всем в классе о ее позоре.
Еще десяток ударов, и сердце вот-вот разлетится на куски в теле, сжатом как пружина. Нарастала жалость к самой себе: