Убежала Люська к Рябовым, не слышала дальше, о чем мать с бабушкой говорили в этот странный день. Только потом, уже повзрослев, поняла Люська, что приходил этот Григорий к матери свататься, в город звал жить, а та отказалась. И хорошо, что отказалась, думала Люська, родной дом она любила, и бабушку тоже, и маму…
А еще любила Люська школу. Была у них в селе восьмилетка, деревянное здание которой утопало весной в яблоневом саду, кипящем от цветов словно в пене. Когда бабушка впервые привела немного испуганную Люську в первый класс, девочка и подумать не могла, что очень скоро станет школа для неё вторым домом.
Люська всегда приходила в школу раньше всех, на что истопник, Пётр Кузьмич, выговаривал ей:
– Ты что опять так рано, пигалица? Классы еще не протоплены, холодно! Давай-ка, посиди пока вот тут у меня, я тебе чаю налью! И не приходи больше так рано, нет еще никого в школе, даже учителя еще не пришли! Обещаешь?
Люська кивала, потом усаживалась на старый деревянный табурет в маленькой коморке Петра Кузьмича и обжигаясь пила чай из старой жестяной кружки. Пару дней обещание своё держала, и не шла в школу рано, а после снова не удерживалась… Всё равно вставала она рано, когда мать собиралась на работу, а бабушка варила ей на завтрак пару картошек. У Люськи же была своя обязанность – недавно завели кроликов, обустроив им клетки в старом сарае, и теперь каждое утро Люська наливала им воду в плошки и подкладывала свежее сено, а вечером её задачей было вычистить клетки.
Пушистые, весёлые кролики Люське нравились, хотя иногда и кусались даже, особенно крольчихи, когда в глубине клетки Люська видела гнездо и понимала, что там мама-крольчиха вывела крольчат. Потом и плакала Люська горькими слезами, пока мать не видит, когда пустела одна из клеток, а по дому разносился сводящий с ума, аппетитный дух мясных щей.
– Чего опять глаза красные? – сердито спрашивала матушка, глядя, как Люська давится над тарелкой супа, – Хватит нюни разводить, для того их и ро́стим, чтоб самим ноги не протянуть! Ешь давай!
Люська давилась и ела, стараясь, чтобы мать не увидала, что большие капли слёз капают в Люськину тарелку. Только бабушка понимала детскую девчоночью боль и поздно вечером, когда Таисия засыпала, добравшись после работы до кровати, обнимала внучку и говорила: