Единственный предмет роскоши, с которым брат не смог расстаться, это была его гоночная двухместная яхта. Виктор работал как каторжный, от зари и дотемна просиживая над мелкими деталями, из которых он изготавливал разные крошечные и не очень механизмы. А все ради того, чтобы оплачивать мне обучение в хорошем лицее и оплачивать содержание яхты, на которой Вик регулярно принимал участие в различных гонках. Полулегальных, как я сейчас понимаю. На редкие призовые обычно покупал мне одежду и то, что нельзя было сделать своими руками.
Брат был на двенадцать лет старше меня. И много возился со мной, когда я болела в детстве. Именно оттуда пошла моя привязанность к нему. Я почти ничего не помнила из тех лет. Но голос Вика, уговаривающий меня потерпеть, будто врезался в память…
В гонках можно было принимать участие лишь с восемнадцати лет, даже если ты не пилот, а пассажир или штурман. Я с трудом дотерпела до своего совершеннолетия. А потом принялась канючить, чтобы Вик взял меня с собой. Брат раз за разом отказывался, оставляя меня болеть за него на трибунах. Но вскоре после моего девятнадцатилетия сдался. Ему надоели, по его словам, мое нытье и капризы. И он решил взять меня с собой разок, «чтобы я поняла, что это не шутки и не увеселительная прогулка». Ни он, ни я даже не догадывались, что из той регаты мы домой не вернемся…
За тяжелыми мыслями обед приготовился будто сам собой. Да и что тут было делать? Загрузила муку и все необходимое в жалкое подобие кухонного комбайна, которое я собрала сама полгода назад, испекся хлеб. В печи истомилась бобовая похлебка. Я сбегала наверх и надергала перьев из лука, которым засадила почти все подоконники, нарезала запеченный в той же печи кусок мяса ургана: страной помеси варана и быка, чуть ли не единственной живности, которая обитала на Тайране. И позвала брата обедать.
Только когда опустели тарелки, я решилась спросить у хмурого брата:
– Вик… Мы ведь вырвемся с Тайраны?.. Сможем вернуться домой?
Против воли голос звучал жалко и ломко. Вик хмуро покосился на меня. Помолчал. А потом шумно вздохнул, встал, обошел стол и обнял меня, прижав к груди:
– Я постараюсь, Сини, я постараюсь, – выдохнул он мне в волосы. Но убежденности в голосе не было. Да и то, что брат назвал меня детским прозвищем, было плохим знаком. Очень плохим.