Блаженны те, кто не загадывает желания; теперь сбылось то, чего я так страстно желал, когда приехал в Швейцарию, и что я надеялся найти сначала в Нионе у графини Добрженской, а прошлой зимой в Локарно;там это желаемое было еще вынужденно, а теперь оно возникло безо всяких усилий с моей стороны и оказалось в идеальной готовности: фонтан перед тихими окнами, крепкий старый каменный дом, чей ступенчатый фронтон (как и многое другое в Швейцарии) напоминает мне о Швеции.Но какая польза была бы от этой привилегии тишины, если бы у меня не было прежде Парижа – да, представьте себе, я увидел его снова;как, каким образом мое сердце вжилось в злосчастные трещины того времени, сроднилось с ними повсюду и исцелилось. Как оно пережило это!Только там я понял, насколько полностью я зависел от того, чтобы снова прикоснуться к миру в тот самый момент, когда он попросту стал для меня всем миром, единством в самом себе – переходом ко мне самому. Теперь я испытал это на себе, о, как же это было совершенно естественно и безмятежно, и только с таким осознанием я могу надеяться жить дальше.
А как ваша зима, сестра Элизабет?
Где вы? В каком месте вы остановились? И чем вы сейчас заняты больше всего? Позаботьтесь о моем американском состоянии, оно не будет единственным, что приумножится под Вашей любезной и верной заботой. Передайте мой привет вашим родственникам (шаумбургским «барышням») и всем нашим общим друзьям, которые «заждались» вместе с Вами.
В ожидании весточки
Райнер-Мария
«Мне нравится, когда круг замыкается, когда одна вещь вписывается в другую», – сказал однажды Рильке Эдмону Жалу, упомянув о своей поездке в Испанию, которая подтвердила его старые предчувствия и позволила ему узнать некоторые образы из своих снов. Но круг может замкнуться совершенно по-разному. Когда Рильке снова увидел Венецию после войны, он испытал только ужас:
Мое желание находить все неизменным, настолько неизменным, насколько это вообще возможно, воплощалось настолько буквально, – писал он Лу Андреас-Саломе, – что на протяжении всех этих невыразимых лет мне постоянно приходилось находиться на грани того, чтобы в очередной раз испытать простое повторение, то самое «еще раз», которое становилось ощутимым до жути, потому что обстоятельства постоянно рассматривались как те же самые, а сердце, сдерживаемое в годы войны и повинное в том, что, будучи на пределе своих сил и невероятно живым, оставалось не преображенным, – смирялось с тем, что уже пережило однажды в том же состоянии: и вот наступало это Ничто-как-Повторение, которое почти полностью охватило меня ужасом, стоило мне только разглядеть его издалека…