Всё, что я знаю о первом пребывании Рильке в Париже после войны, – это то, что он рассказал мне об этом четыре года спустя, и то, что мы узнаем из скупых писем, в которых он возвещал о своей радости.
Он не хотел больше никого видеть, ничего не сообщал друзьям. Кстати, двое из самых дорогих ему людей скончались к концу войны, и он их больше не видел: Роден и Верхарн. Его решение уехать было настолько быстрым, что он даже не попытался поинтересоваться коробкой с бумагами и книгами, оставленной им в квартире в 1914 году, лишь часть из которых успел спасти Андре Жид. Он прибыл в одиночку и хотел «открыть Париж заново» в неизвестном отеле, подобно тому молодому человеку, который восемнадцать лет назад поселился в меблированной комнате на улице Тулье и прошел испытание Парижем, сродни ученичеству или болезни. Едва добравшись до отеля, он, как и раньше, отправился гулять по улицам. Страх первого столкновения, попытка, полная опасностей. Это было желание вернуть к жизни умершего любовника, слабости которого были осознаны еще до войны. Лу Андреас-Саломе уверяет нас, что в 1913 году Рильке пережил состояние истощения и покинул Париж; ей было бы трудно уговорить его вернуться. А в письме к принцессе фон Турн-унд-Таксис после прогулки по Версалю он жаловался, что всё это для него «изжито, исчерпано». «Я больше не люблю даже чудесных парижских сборщиков тряпок». Но всё же это «чудесное» выбивается из общей интонации в подобном признании, которому, кстати, противоречит и продолжение письма:
Только такие пустяки по-прежнему привлекают меня, как эпизод с кошкой, которую я видел вчера на бульваре Монпарнас: упал листок (случается же и такое), кошка начала играть с ним, потом она уселась неподвижно, полная ожидания, и смотрела своими круглыми зелеными глазами на дерево, чтобы оно прислало ей другие листья, – она была вполне готова играть с самой осенью.
Когда в конце октября 1920 года Рильке вернулся в Париж, он не сразу почувствовал себя освобожденным. Во время одной из случайных прогулок он пересек часть некогда знакомого ему района и оказался где-то рядом с улицей Сены и улицей Бонапарта, в лабиринте маленьких переулков между бульваром Сен-Жермен и Академией. Внезапно он обнаруживает себя перед одним из антикварных магазинов, описанных им в своих «Записках», с витринами, полными всякой всячины; кажется, что кошка чистит хвостом корешки старых книг, а торговец сидит за своим столом, водрузив на нос очки. Он узнает витрину, броши, табакерки, предметы из слоновой кости и эмали; он замечает, что торговец ничуть не изменился. Подняв глаза, он вдруг узнает и галстук, который носит старик: с черно-красным дощатым узором, удерживаемый золотой подковой.