Сдавшись, он захлопнул дверь в ванную и побрел в кухню – которую они ни с кем не делили, ни справа, ни слева, – и поставил кофе на плиту. Кофе был вчерашний; у Николаса не было сил заваривать свежий, да и синтетических кофейных зерен уже почти не оставалось. До конца месяца они точно исчерпают все свои запасы, и придется клянчить, выменивать или брать взаймы у соседей, предлагая свой рацион сахара – они с Ритой, к счастью, мало его употребляли – в обмен на странные маленькие и коричневые эрзац-зерна.
А уж настоящих кофейных зерен, подумал он, я мог бы употребить сколько угодно. Если бы они существовали. Но, как и все остальное, зерна синтекофе (так они числились в накладных) были жестко нормированы. За все прошедшие годы его разум смирился с этим. Но тело требовало еще.
Он все еще помнил вкус настоящего кофе – с прежних времен, до убежища. Мне было девятнадцать, подумал он; я был первокурсником в колледже и только начал пить кофе вместо детских молочных коктейлей. Я только-только начал становиться взрослым… и тут все это случилось.
Но, как сказал бы Тэлбот Янси, улыбаясь или хмурясь, как посчитал бы правильным:
– Как минимум нас не сожгло, чего мы все опасались. Потому что у нас и правда был целый год, чтобы спрятаться под землю, и это нельзя забывать.
Вот Николас и не забывал; разогревая вчерашний синтекофе, он думал о том, что мог сгореть пятнадцать лет назад или холинэстераза в его теле распалась бы от жуткого американского нервно-паралитического газа, худшего из всего, что на тот момент придумали идиоты на высоких постах, там, где был когда-то Вашингтон, округ Колумбия, сами снабженные антидотом, атропином и потому находящиеся в безопасности… в безопасности от газа, что выпускался в Ньюпорте, в западной Индиане, на тамошнем химическом заводе по контракту с печально известной корпорацией FMC, но не от советских ракет. И он ценил этот факт и благодарил за то, что жив и может пить здесь этот синтекофе, каким бы горьким он ни был.
Дверь ванной открылась, и послышался голос Стю:
– Я закончил!
Николас двинулся в ванную. И тут раздался стук во входную дверь ячейки.
Склоняясь перед обязанностями, что налагала его выборная должность, Николас открыл дверь, и перед ним предстал – он сразу это понял – комитет. Йоргенсон, Холлер, Фландерс – снова у его дверей местные активисты, а за ними Питерсон, и Гранди, и Мартино, и Джиллер, и Кристенсон; их группа поддержки. Он вздохнул. И позволил им войти.