– Конечно! А где же еще?
– Да в любом человеке! И в тебе, и во мне, и в дураке этом, – она ткнула пальцем в сопящего Ивана. – Ни добрых нет, ни злых – во всех и того, и другого намешано. А Иван по глупости не Кощея извел, а тьму извести хотел, да только без тьмы и свет не люб становится. Сколько ты уже не спал, царь-батюшка?
– Да как солнце взошло…
– А когда оно взошло?
– Да давненько… Ох, Василиса, что же делать теперь?
– Так и быть, помогу я тебе, – девушка взяла царя за рукав, потащила к выходу.
– А с дураком что?
– Пускай лучше спит. Нагеройствовал.
На площади было тихо. Все, кто мог, уже передрались и лежали теперь где ни попадя. Гусли, изломанные, искалеченные, валялись то тут, то там, шутовской колпак болтался на флюгере, даже повозка скоморохов была вогнута с одной стороны. Тот, кто поздоровее, еще сидел за столом и пил пиво, утирая длинные пшеничные усы. Василиса и царь пересекли площадь, не обращая на пирующих никакого внимания, и прошли прямо к колокольной башне.
– Идите наверх, – приказала царю Василиса. – И звоните в колокол. А я скоро приду.
Царь послушно полез наверх. Карабкался он по крутым ступенькам, карабкался, аж взмок. Пришлось снять корону и парчовый кафтан, оставить на лестнице. Карабкался он снова, карабкался, а ступени будто под ногами множатся. Оставил на лестнице сапоги сафьяновые да кушак кумачовый. Поднялся он наверх разутый, раздетый и без короны. Постоял, посмотрел кругом, да давай звонить в колокол.
Тут и Василиса подоспела. Да не одна, а с белоснежной голубкой в руках.
– Сейчас пущу ее по ветру, чтоб ночь нашла да вернула обратно, – объяснила царю Премудрая.
– Это что она, Кощея обратно приведет?
– Не приведет, мы его колоколом отпугнем, – девушка разжала руки и пустила голубку на волю.
– И долго теперь звонить? – царь дергал за канат изо всех сил и уже порядком устал.
– Да пока не стемнеет, – ответила Василиса и ушла.
Долго ли коротко ли звонил колокол, царь уже извелся весь, ладони нежные в мозоли стер. Люди на площади от звона непрестанного вскоре очнулись и стали по домам расходиться, а небо все не темнеет, солнце светит пуще прежнего.
– Ах ты, Премудрая! Ах ты, чертовка! Вот как посажу в темницу на хлеб и воду, как велю книжки твои заумные сжечь!
Светит солнце прямо в глаза, жарит беспощадно, ни ветерка не подует, ни облачка не пробежит.