– Прости меня, маман, прости! Я не хотел его обижать! Я ведь говорил о деле… спокойно, хотел как лучше… – пытался бормотать извинения Пушкин, но мать, словно разъярённое нападением на детёныша животное, яростно рвала ворот его рубахи, придя за какие-то секунды в состояние неконтролируемой истерики, подобно младшему своему сыну.
Видеть происходящее за закрытой дверью майор мог без особого труда, всего лишь прислонив, вместе с телом белокурого юноши, свои глаза к встроенному в межкомнатной двери оптическому глазку, расположенному на уровне груди высокого Александра. Терзавшая его тело мгновением прежде ярость отступила прочь столь же внезапно, как и началась истерика из-за пустяка – будто некий оборонительный рефлекс, сработавший при затрагивании запретной темы, темы, ответ на которую заведомо не выдерживал критики, а точнее – не был готов вовсе.
Покуда мать со старшим сыном обменивались эмоциональными репликами, пытаясь оправдать возникшую из ниоткуда проблему навязанного им конфликта, младший её сын – белокурый Александр потушил игравший на его коже огонь багряных красок, раскурив лёгкую сигарету из собственной пачки – классом ниже тех, что остались за дверью в узорной шкатулке старшего брата, и волна прохладной печали за разницу в стоимости обволакивающего лёгкие дыма затопила и мысли о недавней склоке и вообще любые иные чувства, не связанные с предметом настоящего оценивания.
Когда шум за дверью малость унялся, Александр вновь прислонил око к глазку и, услышав вполне житейский и разумный разговор матери с низкорослым Пушкиным о возникшей необходимости отправляться по каким-то делам, дождался, покуда они разошлись по комнатам, чтобы переодеться к выходу на улицу.
Только тогда, высокий и элегантный в осанке сохраняемого настроения оскорблённого достоинства Александр распахнул дверь, и с невозмутимым видом отправился на кухню, готовить себе кофе, одновременно наблюдая за приготовлениями матери и старшего брата к выходу из квартиры.
Принужденный колдовской силой Велги находиться в центре чувств и мыслей белокурого юноши майор ощутил взыгравшую вдруг кровь и участившееся биение молодого сердца высокого и ладного его тела, как будто в предвосхищении какими-то, ждущими скорой реализации тайными намерениями, намерениями, наполненными вожделением и страстью, намерениями, томящимися в ожидании скорейшего ухода стесняющих их домочадцев.