– Ой, Саша! Ну разве можно хоть что-то не испохабить? Ведь это – документы! Опять ты всё испортил! Надеюсь, хоть на скульптуру свою ты ничего не прольешь… – возмутилась на эту небрежность мать, а задав следом и тот странный, двусмысленный для майора, Александра-младшего и самого Пушкина намёк, своим паролевым словом обездвижила вокруг стола жизнь и заглушила все звуки.
Через по-летнему раскрытое окно к сидящим за этим столом докатился, взбеленивший их внезапную тишину, назойливый гул утреннего колокольного перезвона от виднеющейся за вершинами парковых лип церквушки.
– Будем считать, что и сами бумаги, и стол, захотели отведать угощение из моего праздничного кубка! – усилием воли стряхнув с себя прохладу налетевшей из окна тревоги, небрежно махнул на замаранные бумаги Пушкин.
– Это был кубок Александра, Саша… – мерцая уничтожающим задорные порывы светом из своих серых надменных глаз, уточнила для старшего сына мать.
– Разлившийся вдруг кубок Александра, залитые вином бумаги торжества, да колокольный звон заутренней молитвы… Не правда ли, в том действе существует тайна, таится мистика, с её злодейским фейерверком, мраком? Душа моя предчует бурю, и чем она предстанет – неизвестно… иль радостью предчувствия во плоти – свершением молитвенных желаний, иль шквалом грозовым – игрой стихии, положенной свергать свои творенья? Любому проявленью повинуюсь волнения живой, духовной плоти! Пускай меня коснётся, что судьбою предписано скорей, и буду счастлив! – закатив глаза под белки, отозвался вдруг накопившимся и, наконец, вырвавшимся в отголосках мудрёных рифм, томлением души своей Пушкин.
– Уж лучше бы какая-нибудь твоя прабабка поменяла бы фамилию для себя и мальчика… Порой ты начинаешь себя вести как взбеленившийся психопат или наркоман! И если б я не знала, что ты пытаешься писать стихи и занимаешься ещё каким-то непонятным творчеством, давно свихнулась бы с тобой! Решил, раз называешься Пушкиным, то и вести себя позволено как угодно, выражаться так, что собеседнику ничего не понятно, шутить над религией, называть себя язычником, говорить о магии? Саша, ты, мягко говоря, не совсем прав! – отчитала за мудреный слог его мать; но возразить ей Пушкин не успел, отвлекшись на зазвонивший некстати для беседы телефон.
Взяв телефон в одну руку, а недопитый бокал в другую, он вышел в коридор, приветствуя собеседника в трубке бодрым, радостным голосом.