“У женщин Азирии слишком много прав… поэтому ведут они себя столь распущенно, не почитая мужей и занимаясь проституцией без огляду… Конечно, это связано с законом государства, враждебно настроенного против боеспособного мужского населения… У нас в Горах сейчас насаждается тот же порядок… Наверное, опять, виной всему американцы, хотя и религия, пожалуй, внесла через догматы повиновения имущим власть немалую лепту. Поэтому, у нас – в горах – мужчин убивают… здесь же врагам проще…” – подумал майор, взирая на сына и его мать блуждающим взором Александра-младшего, затеявшего в своём азартном уме очередную суетливую чехарду мыслей.
Но здесь, не дав размышлениям майора реализоваться в направлении упадка и смиренности с поражением, а так же, остановив ум и взгляд Александра-младшего от суетных отвлечённых блужданий, старший брат его Пушкин вдруг приподнял свою голову, явив, глядящим на него почти как на покойника родственникам, блистающий решительной затеей взгляд, приготовившегося к отчаянной борьбе человека.
– Хотите, чтобы я вас покинул? Что ж… Желания близких всегда были для меня законом! Отныне, досаждать вам своим отвратительным видом я не буду! Если жаждете моего отсутствия, я пойду навстречу вашему настойчивому желанию – я удалюсь! – воодушевленным неизвестной причиной голосом, обратился к родственникам Пушкин и заулыбался широкой, болезненной улыбкой загнанного в угол зверя.
“Ай да молодец! Решил-таки бороться! Правильный выбор! Что толку возиться с этими лживыми игроками, привыкшими мерить человеческое достоинство и силу лишь одними социальными нормами, будто нет иных путей и способов достижения благополучия? Давай, парень – дерзай! Иди и возьми своё счастье сам, своими руками, не спрашивая разрешения и совета, не играя с ними в эту их подлую игру! Устанавливай свои правила сам: играй в свою игру отныне! А лучше – не играй, а живи! Живи искренне – с борьбой и болью, в лютом одиночестве собственных интересов, как живут хищные звери, которые не ищут сочувствия и сострадания своим чаяниям и нуждам, потому что знают, что никто не хочет, чтобы они жили и были здравы, звери, у которых одно упование и одна надежда – их сила, их оружие… зверей, которые другом зовут свой воинский дух, а врагом – свою трусость и весь мир в придачу!” – благословил восставшего на сопротивление изгоя майор, будучи уверенным, смотря на его дерзкий и гордый вид, в том, что Пушкин решил именно бороться и бросить предателям назад грязь их пренебрежения и равнодушной черствости, вспоминая, как сам, будучи в чужих краях, вдали от родных гор, принял правду одинокой борьбы хищника, как спасительную истину для отщепенца, изгоя, чужака и кого угодно в своём общественном статусе, потому что понял закон этого общества, маскирующего под маской отношений необходимость добывать средства для существования, а под личиной соглашательства и дружбы прячущего коварное намерение сделать добытчика слабым и поставить его в ряд приготовленных на убой жертв – то понимание, что дало майору необходимую отрешенность и жесткость для того, чтобы стать тем, кем он стал – начальником заведомо враждебной его внутренним убеждениям организации, в самой столице враждебного ему и всему его народу государства.