Мы сталкиваемся.
Слишком быстро, чтобы дышать. Слишком быстро, чтобы двигаться. За миллисекунду все врывается в мой разум – металл, свет, огонь, боль.
А потом тьма.
* * *
Следующее, что я ощущаю, – мрак. Возможно, смерть.
Конец оказывается милосердным, окутанным ритмичным попискиванием. Я не могу пошевелиться. Мое тело, если оно у меня еще есть, кажется тяжелым, голова – еще тяжелее. Откуда-то доносятся негромкие голоса.
– …сроки восстановления?
– …месяцы в лучшем случае. Наномашинная терапия очень…
– А что… результаты ДНК?..
– …как вы просили, сэр.
Что-то мягкое ложится мне на лоб, голос раздается совсем близко от моего уха, спокойный, как гладь воды.
– До встречи на той стороне, храбрая девочка.
Я не храбрая. Просто держусь.
Мои губы не шевелятся, из горла не вылетает ни звука – я узница в собственном теле. Шорох шагов, щелчок, а потом мрак снова завладевает мной.
Аrānea ~ae, ж.
1. паук
Четырнадцать лет назад на той же космической Станции пять лет исполнилось четвертому ребенку.
Его, никому не нужного, оставили на чьем-то пороге сразу после появления на свет. У него волосы цвета золотой канители. И глаза цвета льда, устремленные сейчас на обшитый мешковиной манекен, а маленький кулак горит от зажатого в нем проекционного кинжала. Резкий оранжевый луч появляется, брызжа искрами из рукоятки, готовый нанести удар. Инструктор, единственная известная мальчишке замена отцу, матери и семье, кивает в сторону манекена.
– Убей.
И он убивает. Снова и снова. И каждый раз слышит сказанное ему: «неплохо». Каждый раз получает улыбку.
Мальчишка мечтает о семье, и, хотя она у него есть, в четырнадцать лет он убьет на глазах у дочери черноволосую женщину с добрым лицом, и это будет конец его прежней мечты.
И начало новой.
Abyssus ~ī, ж.
1. (греч.) бездна
Моя кожа оживает раньше, чем я: мягкие одеяла, пышные подушки, легкое движение воздуха в комнате. Я могу ощущать. Могу думать. Могу слышать равномерный писк.
Жива.
Я сажусь так стремительно, что игла вырывается у меня из запястья, я непонимающе таращусь на кровь, растекающуюся по коже. Хватаюсь за мамину подвеску, крестик из красного дерева, который ношу на шее, и на меня накатывает сначала облегчение, потом ужас.
– Нет, – шепчу я, – нет, нет, нет.
Это неправильно. Почему я не умерла? Я же управляла боевым жеребцом, произошло столкновение и… Срываю с себя простыни, писк сразу усиливается. Все вокруг белое, с запахом стерильности: больница, но не какая-нибудь, а шикарная, в районе для знати. Меня одели в белую рубашку и положили в эту комнату, похожую на кокон, – для чего?