Когда блестящая иномарка Ченса скрывается за углом, я снова чувствую свой отцовский промах. Я был таким отстраненным, таким старомодным и чаще всего таким далеким, что мальчики выросли, прежде чем я понял, что упустил. И это перешло прямо на следующее поколение. Как с теми гигантскими бутылками с водой, которые игроки выливают на своих тренеров после большой победы. Все превращается в грязь.
Мне хочется опустить жалюзи, закрыть глаза и задремать, надеясь, что они никогда не откроются. Но потом я вспоминаю о мальчишке. И списке. Я вытаскиваю его из кармана рубашки и снова читаю. И я не понимаю, зачем трачу время на своего алчного внука. Единственное, что мне хочется сделать, – это вернуть список мальчишке. А если получится, то и помочь исполнить хоть что-то.
Именно это я и решил сделать.
Я проверяю, что очки висят на шее, натягиваю ботинки и шляпу и возвращаюсь в мир. На углу Пятой улицы сворачиваю налево и поднимаюсь по каменным ступеням к церкви Святого Иосифа. Двигаюсь я, как старая черепаха с артритом. Да и кожа у меня стала как у рептилии. Шелушится и висит там, где когда-то бугрились мышцы. Перемены происходили так медленно, что я их даже не замечал, пока однажды не увидел, что с руки моей кожа свисает, как полотенце с веревки. Это меня так удивило, что я счел себя больным. И лишь потом понял, что стал старым.
Слабый запах ладана в церкви бьет мне прямо под дых. Я закрываю глаза – и появляется она. Девятнадцатилетняя, самая красивая невеста в мире, готовая отдать какому-то балбесу свои лучшие восемьдесят лет жизни. Я стараюсь сдерживаться, но никогда не знаю, когда чувства вырвутся наружу. Конечно, чаще всего так бывает, когда я дома и готов к этому. Иногда я даже готовлюсь заранее – остаюсь в одиночестве и запасаюсь коробкой салфеток. Но порой все происходит совершенно неожиданно, как сейчас. Я стою в очереди к кассе или сижу на привычном месте в третьем ряду, наблюдая за игрой, – и вдруг это случается. Я даже понять не успеваю, а уже рыдаю, как ребенок, тоскуя по своей невесте больше, чем по самой жизни.
– Мюррей, это вы?
Я вытираю глаза и откашливаюсь. Да, о приватности нигде нет и речи. Тыльной стороной ладони вытираю нос, шмыгаю и усаживаюсь на последнюю скамью, как всегда. Отец Джеймс тоже садится, но чуть впереди. Он знает, что мне это нравится.