После столь грандиозного выступления я не мог не то чтобы сказать что-либо, но даже и изобразить на лице что-нибудь внятное, чтобы с должным выражением выйти из оцепенения и отправиться выполнять заказ своей клиентки. В баре снова воцарилась тишина, сквозь которую прорывалось только тяжелое, сдавленное дыхание моей ночной гостьи. Она не плакала, но я понимал, что рыдания подступили к ее сердцу уже слишком близко, чтобы она могла и дальше их сдерживать. Подняв на меня свое лицо, королева Вселенной посмотрела устало и беспомощно, и проговорила на этот раз тихо и измученно:
– Неси водку и сигареты, ребенок… Неси, мой сладкий, если не хочешь, чтобы я подохла здесь абсолютно трезвой…
В ее голосе прозвучало столько горечи и чисто женской грусти, что именно тогда мне стало по-настоящему жаль мою бедную королеву. Мне захотелось подойти ближе, погладить ее темные, красиво уложенные волосы, коснуться пальцами ее плеча, чтобы ощутить тепло ее кожи, успокоить ее, сказав что-нибудь нежное и ласковое, но мне было всего двенадцать, а поэтому я только тяжело вздохнул, не сумев осмелиться на большее, и принялся выполнять заказ, роясь в отцовском «сигаретном» ящике в поисках пачки «Галуаз».
Тем временем моя ночная гостья, безвольно и бессильно опустив плечи, слезла с табурета у стойки, и прошелестев длинной юбкой по залу, села за освобожденный мной от стульев столик. Накинув на плечи свою пушистую чернобурую лису, она села на один из стульев и, устремив свой взгляд куда-то в пространство перед собой, замерла в немом исступлении, так словно ожидала внезапного приступа истерики или же вполне искомого пришествия смерти. Во взгляде ее, как и во всем моем баре, таилась жестокая пустота и эта же пустота, судя по всему, населяла и ее большое и такое же красивое, как и сама она, сердце, а поэтому она и смотрела так просто, так бездумно и в то же время так обремененно каким-то одной лишь ей ведомым горем.
Она просто сидела и смотрела перед собой, не двигаясь, будто в одно мгновение превратилась из женщины в весьма правдоподобный манекен и вышла из состояния своего внутреннего ступора, только когда я подошел к ее столику, держа в руках поднос, на котором стояли запотевшая холодная бутылка водки, стопка из голубого стекла, и лежали пачка сигарет и коробок длинных и толстых спичек.