Робер и Антонен повернули в сторону келий.
Час поспать, потом два часа поработать, и следующая служба.
– Что, если я тебе скажу, что приор не умеет читать?
– Ну и что? Я тоже не умею.
– Вернее сказать, он читает не так, как мы, – уточнил Антонен.
– Откуда ты знаешь?
– В часовне слишком темно, чтобы разглядеть без лупы хоть одну букву. Тем не менее он водит пальцем по строчкам и в нужный момент переворачивает страницы.
– Он все эти псалмы знает наизусть, так зачем ему притворяться, будто он их читает?
– Он не притворяется, он ощупывает буквы пальцами, как слепой.
– И на кой хрен ты все это мне рассказываешь?
– Речь идет о чтении, это очень важно.
Робер сдержал зевок.
– Тебя отрядили вместе со мной мыть кухню.
– Завтра?
– Да, и еще на целую неделю.
Антонен сделал вид, что не заметил насмешливого взгляда своего товарища.
– Оно вряд ли поможет тебе, когда настанет время чистить кастрюли…
– Что?
– Твое чтение.
– Почему тебя так раздражает, что я умею читать?
– Потому что ты богатенький сынок.
– Я не могу забыть все, что знаю, только чтоб тебя порадовать.
– Из-за этого ты задираешь нос.
Робер дружески хлопнул Антонена по плечу, которое пострадало от палки ризничего и все еще ныло, и у дверей своих келий они расстались.
– Пусть Господь хранит тебя в краткие минуты сна, брат Антонен, – сказал Робер.
– Храни тебя Бог, Робер.
Вознесшийся к небесам, на высоту полета воронов, бывший монастырь клюнийского ордена, ныне принадлежащий доминиканцам, выглядел таким, каким и был. Временным пристанищем. Белую каменную громаду, возвышающуюся посреди широкой прогалины, черным океаном окружал лес, со всех сторон подступая темной приливной волной. Внутри, словно крабы на прибрежных камнях, безмятежно копошились монахи. Жизнь внизу имела преимущество: эти люди могли слепо довериться судьбе. Очутись они наверху, сразу почувствовали бы, что их вот-вот поглотит пучина.
Доминиканский орден, несмотря на обет бедности, не видел ничего зазорного в том, чтобы занимать прекрасные заброшенные обители богатых орденов ушедшего века. Предшественники возводили свои монастыри так, чтобы их было видно издалека, на холмах или горных отрогах, но не в долинах или низинах, где смиренно влачилась в грязи братия, более приверженная евангельским заветам. Впрочем, доминиканцы презирали невежество крестьян и предпочитали города, где легче было распространять образование. Множились общины монахов, не склонных к уединению, желавших именоваться “братьями” и проявлявших больше интереса к мирским делам, нежели к одиноким размышлениям. Они были не канониками, приписанными к одному храму, и не затворниками, не покидавшими келий, – они были братьями-проповедниками. Свое предназначение они видели в том, чтобы странствовать и нести людям слово Божье.