Я вылез из окна, закрыв его за собой, потом нашел свою обувь и побрел по дороге сам не зная куда. Иногда проезжали одинокие машины, но никто не останавливался.
Свежий ветер освежил мою голову, но в душе царила чернота. Я долго брел по городу, совсем забыв, что должен немедленно идти на вокзал и возвращаться в больницу. На улице начало рассветать, жуткая ночь моего первого убийства заканчивалась.
Я добрел до моста через большую реку и спустился к воде. Душа, покрытая шрамами, хотела уйти от всех, спрятаться, чтобы никого не видеть. Под мостом было достаточно удобного сухого места, и я забрался туда. Сев на землю возле воды, обхватил колени руками и опустил на них голову. У меня не было ни капли сожаления о совершенном, но тяжелые мысли о том, что теперь моя жизнь изменится, и не в лучшую сторону, заполнили всю мою душу.
Вдобавок, из головы не шли слова Макарьевны о смерти Любы. При мысли о Любочке меня стали душить слезы. Печаль до сих пор хранила в памяти ее светлое личико. Никто не видел моего горя и отчаяния, и я дал волю слезам. Я был всего лишь неопытным и нерассудительным подростком, а жизнь уже не раз швырялась в меня перчаткой, вызывая на дуэль с собой. Мне казалось, что между мной и судьбой происходит некий жестокий молчаливый поединок. Я был бы благодарен тогда каждому человеку, который помог мне хоть словом.
Так, в метании мыслей, я просидел под мостом весь день и всю следующую ночь и, наконец, сильно проголодался и хотел пить, но боялся, что меня схватят и отвезут в милицию. В разгар утра голод и жажда все-таки заставили меня выбраться из своего укрытия. Я стоял на обочине улицы и наблюдал, как люди идут на работу, ведут детей в садики.
Вокруг бурлила настоящая жизнь. Из окна в доме напротив раздавалась зовущая душу ввысь мелодия. Мимо меня прошла группа мальчишек и девчонок, приблизительно моих ровесников. Они были хорошо одеты, веселы, смеялись и ели мороженое. Я мороженого не ел никогда.
Глядя на них, я понимал, что отвержен от мира благополучных людей. Мне захотелось улететь ввысь и искать другие миры, где нет ни злобы, ни предательства, нет Макарьевных и ненависти. Губы задрожали, и я, чтобы не разреветься, пошел по дороге, сам не зная, куда. Есть хотелось все сильнее, и я решил пойти на вокзал, возможно, мне удалось бы кому-то что-то поднести, сумку или чемоданы, и мне заплатили бы немного денег.