Так рассуждал я, сидя на берегу реки с дедушкой. Тихий летний вечер стлался над рекой. На другом берегу невдалеке и подальше были видны многоэтажки, слышался далекий шум города. Несколько мальчишек поодаль ловили удочками рыбу, посередине реки застыла лодка с одиноким рыбаком.
Мы разожгли костер и пекли картошку. Шел третий день моего побега из больницы. Я смотрел на реку, на костер, на дедушку. Как хорошо мне было бы сейчас на душе, если бы не Макарьевна! Даже мертвая, раздавленная мною, как ядовитая змея, она не давала мне пожить хотя бы несколько дней, ощущая полной грудью вожделенную свободу.
Я вспомнил Любочку. Она мертва благодаря таким, как проклятущая Макарьевна. Она умерла в муках с железными инструментами в животе, истекая кровью, сжатая сильными руками своих мучителей, такая маленькая и беззащитная. И у нее был ребенок, мой ребенок. А теперь их нет, нет ни счастья, ни свободы, ни дома. Нет ничего. Душа вдруг мучительно затосковала, заплакала, выжимая из глаз горючие слезы.
– Да-а-а, видно крепко тебе досталось. – Дед Иван поворошил угли в костре. Жизнь, брат, она такая, все по голове норовит тюкнуть. А я ведь тоже сиротой был в детстве. Да только это в войну и после войны было. Мать с отцом и брата в Германию угнали, там они и сгинули. А я был у тетки в гостях за линией фронта, поэтому и остался. Тоже хлебнул всякого. Тетка померла, а меня в детдом сдали. Голодали мы тогда – жуть. Я тогда булку хлеба с голодухи с кухни украл. Арестовали меня и хотели по военному времени расстрелять. А мне всего тринадцать. Спасибо, офицер один выпросил меня в полк к себе. Так я стал сыном полка. Потом кончилась война, да и я подрос и пошел работать в шестнадцать лет. Страну тогда после войны поднимали, тяжело было. Работали за копейки. А ты, парень, что с кем не поделил в детдоме?
В другое время при других обстоятельствах я был бы нем, как рыба. Тем более, что я был еще ребенком. Большим ребенком, которому некому склонить голову на плечо, некому дать совет, что делать дальше. Я чувствовал, что могу доверять ему, но боялся.
И все-таки меня словно прорвало. Я взахлеб рассказал ему все о своей жизни, Любочке, Макарьевне, о том, как ночью потрошили бедных девчонок. Пораженный этими сведениями, дедушка надолго задумался.
– Да-а-а, жизнь-то твоя тоже не в масть, – сказал он после долгого молчания. – Однако идем спать, утро вечера мудренее. Завтра подумаем.