Ее дочки Вера, Надя, Любочка…. Люба и сейчас словно видела улыбки на лицах своих детей. С благоговейным чувством она всегда думала о них и всегда готова была броситься на их защиту, пылко благодаря Бога за счастье иметь их. Ее три жемчужины, ее кислород, ее молчаливый стон сердца, ради которого она жила и сейчас страстно желала вырваться отсюда.
Сердце сжималось от тоски по дому, детям, маме и бабушке, друзьям и нормальной человеческой жизни. Люба опустила голову на колени и заплакала обо всем, чего была лишена так внезапно поздней весной, когда Любомир отправил ее со срочными документами в Уссурийск. И когда она, не доехав на своей машине до Раздольного, была остановлена бандитами.
Ей сунули под нос пропитанную чем-то тряпку, и она очнулась уже связанной, в сарае, на глухой окраине неизвестной ей деревни. Затем ее сначала везли в лодке по реке, потом три дня вели по глухой местности уссурийской тайги. После она стала свидетельницей хладнокровного убийства женщины и поняла, что попала в ад к грубому дикарю и убийце.
Неотразимыми аргументами этого стали кулаки Василия, которыми он выбивал из нее мысль о возвращении домой. Теперь же она была настолько запугана им, что без крайней необходимости старалась не только не привлекать к себе его внимания, но и сказать ему хоть одно слово или даже взглянуть на него.
Да, она превратилась в бессловесное животное, раздавленное и цепляющееся за жизнь. Печальное смирение сквозило во всем ее облике. Люба уже смогла оценить реальные размеры катастрофы, которая произошла с ней, и жила так, словно уже и не жила на земле, словно в ней умерла женщина, и вообще человек. Иногда ей даже казалось, что в ней живет уже не ее душа, а душа собаки, в которую старался превратить ее этот маньяк.
Люба смотрела на свои потрескавшиеся руки с обломанными ногтями и плакала. Никто не мешал ей, никого не было вокруг, кроме нее и тайги. И если бы сейчас появился хищный зверь, ей нечем было бы защититься, и ветхая избушка не спасла бы ее. Если с бандитами что-нибудь случится в дороге, и они не вернутся, она просто умрет с голоду, потому что цепь не даст ей раздобыть хоть какую-нибудь еду.
Тяжелое одиночество плена захватило ее своей жуткой тоской, и она долго рыдала о своем городе, о друзьях, о море, о своей кровати и томных летних ночах в домике бабушки. И о том, как они пили чай и пели русские песни возле камина длинными зимними вечерами. О добродушном гостеприимстве и доброте бабушки. Затем откинулась спиной на дверь и решила вновь обратиться к бремени своих воспоминаний о прежней жизни.