Постепенно она привыкла к свету и, не шевелясь, стала осматривать маленькое помещение бани. Она подумала, что это всего лишь сон, когда ее взгляд остановился на Василии, сидящим за столом возле лампы. В руках он держал фотографию и внимательно, не мигая, смотрел на нее. Вернее, на часть ее, так как с одной стороны фото было
оборвано.
Ее поразило выражение его лица. Задумчивое и как-то особенно по-человечески грустное. Квадратными ладонями с грубыми пальцами он поглаживал фото и ласково шептал какие-то слова. То гримаса страдания, то лучистое тепло исходили от его лица.
Люба смотрела на него, не отводя глаз. Сквозь грубость и жестокость в нем вдруг проснулась совсем непонятная ей теплота и человечность. Робкая и едва различимая, она поразила ее так, что она боялась пошевелиться, боялась спугнуть эту чудную картину. Так, молча глядя на него, она снова заснула.
Нависшие над тайгой снежные тучи, словно пеленой, закрыли оконце, но свет керосиновой лампы хорошо освещал маленькое помещение бани. Первое, что почувствовала Люба, открыв глаза, еще не совсем прошедшую головную боль и звон в ушах. Первое, что увидела – сидящего возле лампы Василия. Он брился перед небольшим, почти карманным зеркальцем, спокойным движением руки водя по лицу бритвой. Обнаженный до пояса торс блестел от пота, так как в бане было очень тепло. Мышцы неторопливо двигались под загорелой кожей.
Некоторое время она следила за его движениями и мимикой, но по выражению его лица нельзя было прочесть ничего. Оно было спокойным и умиротворенным. Она вспомнила, как он недавно сидел перед фото, и ей показалось, что это был сон. Или явь? Если это так, то какая тайна скрыта в его прошлом? Кто он вообще такой? Василий ли он на самом деле? Она прожила с ним почти год бок о бок, насильно делила с ним ложе, но ничего о нем не знала.
Ей очень хотелось повернуться, и еще больше хотелось пить. Так хотелось, что за грудиной появилось чувство тоски. Но она боялась обнаружить себя. Помня его последний жестокий поступок, боялась продолжения того ужаса, который перетерпела в последний раз.
– У меня острый слух, и я слышу даже хлопанье твоих ресниц, – вдруг произнес Василий.
Он встал и не спеша умылся. Подойдя к ней, протянул руку к ее лицу. Щека, по которой он ее ударил накануне, сразу заболела. Она сжалась и инстинктивно отодвинулась.