– Ты была без сознания или почти без сознания трое суток и сутки спала. В твоем температурном бреду я услышал о себе очень интересные вещи. И самый нежный комплимент в мою сторону – «обросшее шерстью чудовище». О том, что я маньяк и убийца, я знаю и без тебя. Сейчас ты выздоравливаешь потому, что Ли истратил на тебя весь свой запас антибиотиков. Ли сказал, что у тебя воспалились мозговые оболочки.
Он снял с ее лба влажное полотенце. И тут Люба увидела, что накрыта его одеялом. Это было единственное приличное одеяло в их хозяйстве, и оно принадлежало ему. И еще с удивлением заметила, что на ее шее нет железного кольца, и цепь не тянется от нее по всей комнате. Но не проронила ни слова.
– Тебе нужно выпить чаю и как следует поесть.
Василий подложил под ее спину несколько скрученных шкур, и она оказалась в полусидячем положении. Поднеся к ней миску с горячим супом, он стал ложкой сам кормить ее. Люба послушно и молча ела ароматный суп из оленины с сухими травами, и с наслаждением выпила всю жижу. Затем последовала кружка травяного чаю и даже маленькая карамелька.
Никогда! Никогда он так не говорил с ней и не обращался. Сказать, что она была потрясена – ничего не сказать! Когда он наклонялся к ней, подавая ложку с супом, она с удивлением замечала спокойную теплоту его глаз. Она пыталась найти хоть какое-нибудь объяснение его поведению, но в голове вертелись лишь воспоминания о его жестокости.
Василий взял у нее пустую кружку, и она вдруг тихо поблагодарила его.
– Я никогда не интересовался именами тех, на кого имел заказ, – произнес он, с задумчивым видом подбросив в печь несколько поленьев. – Для них у меня было только одно название: «Заказ». Три дня назад, обнаружив на окне то, что ты нацарапала, петлю на крючке и тебя без сознания, я узнал, что зовут тебя Люба, а это имя мне очень дорого. Я не отходил от тебя три дня, и чем больше ты говорила в бреду, проклиная меня, тем больше мне нравилась. Ты не привередлива, терпелива и покорна, и мне нравится эта твоя арабская покорность. В тебе есть нечто такое, чего я не видел у других.
Он помолчал, а Люба подумала, что отнюдь не покорная, а просто, брошенная в самое пекло, хочет выжить, и поэтому подчиняется ему, выполняя все его прихоти и терпеливо перенося издевательства. Она хотела бы сказать ему это, но промолчала, лишь взглянула на него грустными глазами.