Не вижу смысла без нее, не вижу будущего! Она, моя пленница, дает мне надежду на будущее только в оковах плена. Я не могу достучаться до ее души, и это моя боль. Я владею и наслаждаюсь ее телом, но ее мысли и сердце далеки от меня, и мое отчаяние безмерно. Она относится ко мне, как жертва, жалеющая своего истязателя. Это в лучшем случае. В худшем я для нее отморозок, отброс общества и ущербная личность. Я уничтожал ее медленно, морально и физически, так, что она уже не чувствовала себя женщиной или даже резиновой куклой для утех, а грязным пятном, куском грязи. Я позволял издеваться над ней даже китайцам.
Она научилась терпеть меня пределом своих чувств, боли и унижения. Но, даже зная, что теперь находится в безопасности и под моей защитой, она не простит мне. И я хотел бы перелистнуть эту страницу, но не могу. Ее душевный свет, который я внезапно увидел и почувствовал, на удивление волнует меня. Ее тихие слова, как прозрачные светлые капли росы. Она вырвала мое сердце, и заставляет его биться и страдать, и уже за одно это просто обязана быть со мной.
Я уведу ее из этого мира, даже если она будет сопротивляться, уведу на цепи, если это будет необходимо. Она моя, она мой самый прекрасный трофей на моем жестоком пути смерти и ненависти. Я поселюсь с ней на отдаленном острове или в самом необитаемом уголке мира, и буду любить ее, ее одну, ласкать ее, сутками держать в объятиях ее тело, такое сладкое, так волнующее мое сердце. Я буду всеми фибрами души добиваться ее любви и прощения. А этот мир пусть живет сам по себе, и мне нет дела до всех этих людишек. И пусть кто-то вздумает мне помешать!
Он хотел произнести слово «Убью!», но решил, что ради нее постарается забыть его, выбросить из своей души.
– Теперь, как никогда, я хочу жить! – почти крикнул он в тающую темноту предутреннего дождевого тумана.
Солнце уходило за деревья, освещая все вокруг мягким предвечерним светом. Вечерняя заря уже разметала по небу краски от серо-розового до багряно-алого, когда из-за ближайших кустов появился нагруженный несколькими тяжелыми рюкзаками Василий. Сзади на рюкзаке лежал, свесив руки и ноги, Гуй. Второго китайца не было.
Сбросив стонущего и причитающего китайца прямо на землю, за ним и рюкзаки, Василий и сам устало сел на бревно. Видно было, что он не может даже пошевелиться.