Но, возможно, что все надежды вернуться будут оставлены ею? Нет, он не отпустит ее добровольно, об этом даже мечтать не стоило! Вся ее надежда была на случай, но до этого времени никакого случая ей не представилось, хотя она уже год и почти два месяца в плену. Никто не пришел, не прилетел, никто не арестовал их. Не распалась ее цепь, не сломался случайно ошейник, не открылся сам по себе замок. От этих мыслей хотелось упасть на колени завыть от отчаяния!
И все-таки Люба была постоянно погружена в мысли, упорно продолжая строить планы спасения, хотя они самой казались ей зачастую все более иллюзорными. Убедившись в неисполнимости одного плана, пыталась изобрести что-нибудь другое.
Но дни летели, приближался конец мая, Василий все чаще говорил о том, что скоро у него будут документы на них обоих и указывал на то, что ей нужно совершенствоваться в китайском языке. Когда он был дома, они вместе ходили в домик Ли и усиленно изучали бытовой китайский язык, зачастую весело соревнуясь и не уступая друг другу в способностях.
Василий изменился до неузнаваемости. Казалось, что все доброе, что хранилось в уголках его души и генетической памяти, всплыло на поверхность. Все грязные и нечистоплотные, навязанные беспросветной жизнью в тюрьме пагубные привычки были им оставлены. Как оказалось, он был довольно начитан и способен к наукам, имел математический ум и склонность к языкам, умел анализировать и правильно высказывать свое мнение. Его злобность и ненависть утихли, спрятавшись в дальние углы памяти. В глазах в присутствии Любы светились удовольствие и любовь.
В последнее время он стал особенно внимательным и заботливым по отношению к ней. Он целовал ее каждые несколько минут, не стесняясь Гуя, проходя мимо нее, обязательно касался ее рукой. Днем заставлял ее лечь поспать. Сияли добротой глаза, и лучистая улыбка не сходила с его лица. Она все чаще ловила его страстный и какой-то восторженный взгляд на себя, когда он проходил мимо.
Но больше всего он любил вечера и ночи, когда оставался с ней в бане. В такие минуты цепь с нее была снята, теперь он всегда снимал ее, когда был с ней наедине. Его любимый отдых – сидеть на стульчике напротив горящей печурки и в темноте бани смотреть на огонь. Но теперь он делал это, держа на коленях Любу. Они могли часами сидеть так и молчать. Часто он покачивал ее, баюкая и мурлыча какие-то одному ему известные мелодии, скорее, сочиненные им самим. Тогда она засыпала, прислонившись к его могучей груди. И он сидел в одной позе, боясь потревожить ее, а затем осторожно переносил ее на постель.