После трех лет меня перевели в детский дом. Там я сразу познакомился с мальчишкой, который стал моим другом, звали его Витька. Он был немного постарше меня, тоже недавно переведен сюда, но уже успел отхлебнуть от здешних порядков. Витька сразу просветил меня, как увертываться от крепкой руки Макарьевны, жутко злобной няньки с задним бампером величиной с автобус, место которой скорее было в тюрьме для малолетних преступников, чем в детском доме с обычными сиротами. Как быстро съесть хлеб с тонюсеньким слоем масла, чтобы его не успели отобрать старшие дети. Как ходить в туалет, чтобы тебя там не отлупили просто так старшие мальчишки. И как не попасть в карцер – холодную кладовку, куда на многие часы закрывали непослушников без еды и воды. И в которой можно было лишь сидеть, потому что там была только одна табуретка. Несколько раз попав туда, Витька перемерз и стал писаться в постель, за что получал довольно окриков и шлепков от рассерженных нянек.
Однажды в нашем убогом детдомовском мире засветился луч солнца в виде молоденькой воспитательницы Ниночки. Она стала отрадой для наших одиноких душ. Ниночку мы боготворили, а она нас любила. У нее в кармане всегда были сладкие «монпасейки», маленькие круглые разноцветные карамельки в железных круглых баночках. Я рано научился читать и знал, что их правильное название «Монпансье». Она угощала нас за хорошие поступки и ответы на вопросы, и мы, малышня, радостно ожидали ее прихода.
Но самое интересное начиналось, когда она садилась с нами на пол и читала нам сказки и стихи так выразительно, что мы и смеялись, и плакали от сочувствия героям. Это было настоящее волшебство! Я начинал дрожать от возбуждения, когда она читала мои любимые «Кошкин дом», «Дядя Степа», «Айболит». Я говорил, что, когда вырасту, стану дядей Степой. Так оно и вышло, – засмеялся Василий. – Роста и габаритов мне не занимать!
Прошло некоторое время, и однажды заплаканная Ниночка забежала к нам и, рыдая, стала с нами прощаться. А потом исчезла. Я слышал, как грубая Макарьевна говорила в подсобке (голос у нее был, как труба, и наводил на нас ужас), что Нинка – дура, работала бы и дальше, если бы не лезла не в свои дела и не обвиняла всех в плохом отношении к детям и воровстве продуктов.
Закатилось наше солнце, и в детдоме снова стало плохо и уныло. Дни влачились один за другим без просвета и радости. Иногда приходили какие-то люди, «шефы», гладили нас по головам, дарили игрушки, которые потом у нас забирали воспитатели, и больше мы их не видели. Иногда приходили будущие усыновители, присматривались к детям, затем забирали кого-нибудь из детей.