– Он, конечно, прогнал меня, сейчас Мириан никого не слушает, даже своих приближенных. И не может защитить остальных, но… на той поляне в лесу он никого не обнаружил, никаких следов Улиана. Так сказали слуги. Его поход принес главный трофей, и теперь этот камень – награда лорда и наше наказание.
Наальд отвернулся, и Туоль разрыдалась.
Пой…
“Когда темно, и не видно просвета. Когда страшно, и я умираю… пой.
Этот город чужой. Мы встретимся в новом мире, на другой стороне жизни. А пока… пой».
Туоль открыла глаза. Ей снилась чудесная мелодия – легкая и немного печальная, как звон колокольчиков, как трель птиц по весне. Подушка, кажется, уже промокла насквозь, и волосы спутались в один пепельный клубок, но сегодня в окно пробивалось солнце. Сегодня она очнулась.
Попытка вдохнуть отозвалась надрывистым кашлем, но это ничего. Она еще живая, может видеть свет сквозь ажурные занавески. Кому-то повезло меньше.
Снизу доносились металлические удары. Тяжелые вздохи раскаленных печей и ворчание Наальда. Как всегда, он в работе. Оружие – вот цена жизни. И за их жизни муж заплатил тысячей невинных.
Грудь сдавил холодный приступ, по рукам пошла крупная дрожь, Туоль глубоко вздохнула и замерла. Все. Вот сейчас. Она просто не сможет выдохнуть, и этот ком навсегда застрянет в легких. Но она не первая и не последняя. Половина Мирсула пала жертвой лихорадки, другая половина – от рук людей.
Но яблони распустились все равно.
– Мам? – она слышала каждый раз, когда закрывала глаза. – Пойдем со мной? Смотри, какой молот! У-у!
Улиан носился по лужайке, заливался смехом и сражался с пестрыми бабочками. Наальд утирал ей слезы, а она вновь проваливалась в бездну беспамятства. И не ведала уже, что правда, а что бред угасающего сознания.
Она боролась с жаром, но улицы, охваченные пламенем, поглощали ее. Эльфы бежали прочь из пылающих зданий, укрывались в подполье, но умирали от голода или от удушья, или от клинка, выкованного ее мужем.
Она ворочалась и кричала. Звала на помощь, когда драконы дышали огнем в лицо, и приходил Наальд. Он уже не касался ее, лишь менял компрессы и возвращался к наковальне.
Топ-топ. Топ… И вновь маленькие ножки взбегали по лестнице, и терялся меж них стук равнодушного молота. Скрипели половицы, и сердце замирало в ожидании.