И вот поди ж ты – один из маркеров остался целехоньким. Ничья нога за год не сорвала нить, хотя парк по выходным становился многолюдным – здесь открывалась книжная барахолка, "блошиный" рынок, собирались меломаны, обменивавшиеся старыми кассетами и пластинками.
Сван осторожно, почему-то не решаясь порвать нитку, встал между стволов. Сердце часто колотилось, живот слегка подводило – то ли от голода, то ли от волнения. Ничего не произошло. Он передвинулся сначала к одному дереву, потом к другому, закрыл глаза, открыл, повернулся на сто восемьдесят градусов и снова закрыл-открыл. Все в мире оставалось по-прежнему: Великая Истина не открылась ему, он не увидел летучей тарелки в пылающем белыми крошками огней небе, земля не собиралась расступаться, чтобы открыть ему тайны своих недр. Сван постоял для порядка еще немного, прикрыв глаза и посмеиваясь над своей детской тягой к таинственному. Стоять было хорошо: тепло, несмотря на ветер, и как-то уютно. "Наверное, у этого места все же есть положительная энергетика, – подумал он, – Надо будет запомнить и вернуться. Заботы куда-то уходят, будто светлее на душе становится".
Он открыл глаза и увидел, что светлее стало не только у него на душе – метрах в двух слева свет преломлялся как-то необычно, из бледно-серебристого лунного превращаясь в очень сильно рассеянный, но все же солнечный. Невысокий, с него ростом, и шириной около метра прозрачный столб выглядел так, будто кто-то рассыпал в воздухе золотистую пудру.
– Интересно… – Сван сказал это вслух.
Он сделал шаг и погрузил в это странное явление руку. Золотистые частички отшатнулись в сторону, будто он потревожил завесу пыли в старой-престарой комнате, заплясали вокруг его ладони. Он погрузил руку глубже – внутри было тепло, а потом шагнул в пыльное облако целиком. Его ослепило биение света в глазах. Дыхание перехватило, как если бы он катался на качелях, и те стремительно ухнули вниз. В паху стало неприятно щекотно, а в следующий миг он рухнул с трехметровой высоты в гору опавшей листвы…
…Лес выполз на пригорок и вдруг оборвался, превратившись в широкую степь с редкими деревцами, на семи осенних ветрах растерявшими свою листву. Степь уходила Свану под ноги и тянулась почти до самого города, местами проваливаясь в поросшие жухлой травой овраги, местами вздыбливаясь невысокими курганами. Воздух был свежим, наполненным терпким запахом высохшей, а потом отсыревшей под дождем травы. К нему мешался чуть ощутимый привкус горького дыма – след недавнего пожарища, не видного с места, где стоял Сван. Он поискал глазами свалки: если те шпили впереди – город, значит, свалки должны быть. Но их не было. Только чистая девственная степь на юге и на севере, сколько мог охватить взгляд. И воздух, дышать которым было одно наслаждение.