– Интересно, – признал он, довольно присвистнув. – Я готов хоть всю ночь слушать про дело, которое объединяет поваренную книгу и две пары фальшивых бакенбардов. Одни, заметьте, седые, а другие – черные. Однако же, Хэдли, как насчет остальных вещественных доказательств? – Он указал на них. – Они, кажется, ничем не лучше. Этот изогнутый клинок выглядит весьма внушительно. А что с фотографиями? На этой как будто бы следы. А на этой – что ж, напоминает базар или восточную лавку с дверью, над которой красуется большое черное пятно.
– Так и есть, – мрачно произнес суперинтендант Хэдли, – кто-то бросил в стену уголь.
Сигара замерла на полпути ко рту доктора Фелла. Он чуть склонил голову набок, так что прядь его седых волос закрыла ухо.
– Бросил уголь в стену? – повторил он. – Это еще почему?
Тут угрюмо вступил инспектор Каррутерс:
– Да, сэр. Это очень важно, если, конечно, суперинтендант в целом верно восстановил события. И в связи с этим я со всем уважением хотел бы обратить ваше внимание на те черные накладные бакенбарды. Видите ли, начнем с того, что на них спиртовая смола, а что еще более важно…
– Помолчите, а? – проревел сэр Герберт Армстронг, выдающийся предприниматель, чьи деловые качества обеспечили ему место помощника комиссара столичной полиции. – Разве вы не видите, что только вносите сумбур? Помолчите, вы оба, и дайте мне объяснить. Итак! Фелл, мы совершенно запутались и хватаемся за вас как за соломинку. Дело настолько безумное, что никто другой не разберется.
– Да вы меня просто сразили наповал, – ответил доктор Фелл. – Продолжайте.
Он обвел взглядом троих гостей. Каждый рассказывал эту историю по-своему, ведь за столом в библиотеке собрались уроженцы разных уголков Британии.
Джон Каррутерс, ирландец, был инспектором отдела на Уайн-стрит. Он представлял собой новую разновидность офицеров полиции: не старше тридцати пяти, с университетским образованием, отличник в учебе и спорте, с хорошими манерами, а также с живым, а порой и несколько эксцентричным воображением. Он приучил себя обуздывать полеты своей фантазии, однако это сделало его довольно замкнутым. Единственное, что в нем было неирландского, так это подчас доставлявшая неудобства способность принять чужую точку зрения. За хмурым выражением его длинного лица угадывалась насмешка, в уголке рта торчала неизменная трубка, а его темные брови были сурово сведены над иронично смотрящими глазами.