Так я и продолжал есть, спать и работать еще целый месяц, понемногу восстанавливая картину своей личности из реплик и мнений окружающих, и в меру сил старался ей соответствовать. Делать вид, что ты такой же, как обычно, было нетрудно – Клод Ивлин Каре, 52 лет от роду, был существом малоразговорчивым, одиноким (если не считать жившую с ним здоровенную псину по имени Пуппи неопределенной породы и такого же неопределенного окраса), в меру здоровым, за квартиру платил исправно. А что касается прочих аспектов его жизнедеятельности – старался, чтобы пути его и остальных гомо-сапиенс этой планеты пересекались как можно реже. Чего и говорить – в моем положении такое прошлое можно было считать даром Божьим.
Итак, в новую жизнь я вступил в начале осени и мне был уготован целый месяц относительного спокойствия. Неприятности начались 13 октября – сразу после Дня Колумба. Вечером в нашей забегаловке шайка латиносов отмечала 471 первую годовщину высадки испанцев на американском побережье. На ежегодное шествие и карнавал по этому поводу я не попал, зато весь день слушал стенания Али – официанта, сердце которого было разбито невозможностью поглазеть на аппетитные формы ряженых девок. Даже висевшая на стене карточка актриски из "Невероятной истории" не могла поднять ему настроения – тем более, что над малышкой Джейн успели изрядно поработать мухи…
Так вот, вечером мы обслуживали латиносов, а утром весь этот срач нужно было убирать. И как раз в тот момент, когда я оттирал тарелку с присохшим к ней куском свиного ребра, в серой пелене, заменившей мне память, вдруг прорезалось "окно". Сквозь него я увидел чистое белое помещение, лампы на потолке и двух мужиков в каких-то странных противогазах, подносящих к моей голове уродливый, весь перевитый блестящими проводками, шлем. Мне стало страшно, и я уронил тарелку в груду других – целой посуды в мойке сразу поубавилось. Машинально я стал вытаскивать осколки, "окно" закрылось, но тут же снова отворилось в другом месте – через грязноватое стекло памяти на меня посмотрело перекошенное ненавистью женское лицо. В моей груди тут же всколыхнулось целое море чувств, среди которых главным была гадливость. Были еще образы и эмоции – сильные и по большей части этой женщине ничего хорошего не сулившие.