Сережке казалось, что эта пустота, как насос, может высосать из него всю его сущность. И он понимал, что надо спасаться, бежать от этого черного властелина пустоты. Но кисель уже был совсем густым – как оставленная в банке без крышки масляная краска. Сережке еще кое-как удавалось развернуться спиной к надвигающемуся истукану, но ни о каком беге не могло быть и речи. А преследователю кисель не создавал никаких помех – он просто-напросто скользил по белесой мучнистой пленке, покрывающей поверхность лужи. И продолжал мило улыбаться… Понимая, что расстояние между ними катастрофически сокращается, Сережка пытался звать на помощь родителей, но в этой проклятой пустоте звуки не желали распространяться. Единственным спасением было пропихнуть свой крик наружу, в реальность, и разбудить себя им. И Сережке удавалось сделать это лишь за несколько мгновений до неминуемого прикосновения глянцево-черной ладони, которое, как ему казалось, он бы просто не пережил…
* * *
В последний раз этот сон приснился Сережке в четвертом классе. К тому моменту он уже успел выяснить, что такое грейпфрут, – спросил у отца, который имел некоторое представление об экзотической флоре, так как два раза посетил по профкомовской путевке солнечную Болгарию. Баба Нина же и вовсе не знала о такой диковине, и Сережка этому очень обрадовался – мысль о том, что любимая бабушка, на даче у которой он проводил свои самые счастливые летние месяцы, хотя бы неявно причастна к его кошмару, была отчаянно неуютной. «Плохие любят прикидываться хорошими, ведь они боятся, что иначе все их сразу узнают, соберутся и поколотят», – философски заключил восьмилетний Сережка и несколько успокоил себя сладостью раскрытия заговора и ощущением виртуальной поддержки со стороны «всех хороших». По крайней мере – до следующего ночного проката короткометражного ужастика…
В школе Сережку, как это обычно бывает, звали «Серый». И если формально оценивать его внешность, то можно не без сочувствия отметить, что он действительно ничем не выделялся. Волосы у него были какого-то скучного, среднестатистического цвета, ни светлые, ни темные, вроде бы курчавились, но еле-еле и только на лбу. И глаза были умненькие, но не сильно выразительные, такие, цвет которых невозможно вспомнить и через пять минут после разговора, если специально не интересоваться им заранее.