Несмотря на заброшенность и ветхость, присутствовала в осанке этого дома
и некая гордость, а презрение к окружающему – оно также фиксировалось здесь – казалось правдоподобным и искренним. То была гордость беспросветности, презрение отчаяния – к не уяснившим ещё собратьям, что всё окружающее – тлен. Презрение, понявшего это. Понявшего и смирившегося.
– Вадим! – раздался в окно избушки стук. – Ты дома?
Человек, лежавший на кровати, не пошевелился. Он смотрел в потолок. Там, в самом его центре, красовался крюк для люльки. Был он массивен и на вид крепок. Люльку не подвешивали к нему несколько десятилетий, и потому выглядел он сейчас одиноко и жалостливо.
– Вадим! – повторился стук.
Человек не шевелился. В избе было натоплено, – за задвинутым засовом печки потрескивали дрова. Посередине кухни на шатком табурете стоял таз с грязной водой. Электрический чайник, алюминиевая кружка, стеклянная банка с ложками и ножом, а ещё несколько коробков спичек – всё это заполняло самодельную полку рядом с печью. Старые газеты валялись на полу. В самой комнате было чисто: кроме кровати здесь имелся стол с двумя стульями и древний комод с отлетающей полировкой. Дверь справа вела в соседнюю комнату. Мебели здесь было еще меньше: кровать, крохотный стол и книжный шкаф с дюжиной потрёпанных книг. Где-то в углу таилась покрытая пылью радиола – её не включали уже многие годы, неизвестно даже, работала ли она.
– Вадим!.. – снова раздался голос, и сейчас со всей определённостью можно было установить, что был он женским. Звучал он уже не столь уверенно. – Нет его что ли …
Человек шумно выдохнул и приподнялся. Пружины жалостливо скрипнули, он свесил босые ноги, нащупал ими тапки и встал. Подойдя к окну, перегнулся через стул и открыл форточку.
– Дома всё же … – сказала ему вместо приветствия женщина.
– Угу, – отозвался он носом.
Женщине было под пятьдесят. Она улыбалась, выставив напоказ два ряда железных зубов, заполнявших всю левую половину её рта. Улыбка от этого казалось неприятной.
– Держи, – протянула она ему трёхлитровую банку с молоком, закрытую грязной крышкой с трещиной на краю.
– А, молоко … – отозвался Вадим, принимая банку.
Разогнувшись, он поставил её на стол, потом несколько минут вяло шарил глазами по избе. Вспомнив что-то, высунулся в окно опять.