– Маш, – сказал женщине, – я ведь разбил вчера банку.
– Из под молока? – сморщилась та. – Мою?
– Ага.
Она всплеснула руками.
– Ну, блин! Спасибо тебе большое!
– Случайно получилось, – буркнул Вадим.
Мария недовольно качала головой.
– Я заплачу, – сказал Вадим. – Сколько банка такая стоит?
– Понятия не имею, – пожала плечами женщина. Их ведь не продают просто так.
– Ну, десять рублей она стоит?
– Не знаю.
– Сорок рублей если я тебе дам: тридцать за молоко и десять за банку – нормально будет?
Мария, продолжая качать головой, цокала языком.
– Не знай, не знай… Не продают такие банки.
– Ладно, – сказал Вадим. – Пятьдесят рублей тебе дам.
Он сделал несколько шагов к комоду, открыл дверцу и, пошарив в нём, вновь вернулся к окну.
– Вот, на, – протянул женщине деньги.
– Ну ладно, ладно … – бормотнула та примирительно, принимая их.
Вадим потянулся к форточке, считая разговор законченным, но Мария, неприятно улыбнувшись, снова заговорила.
– Как дела-то у тебя?
Вадим поморщился.
– Нормально, – ответил после паузы.
– Ходил куда, нет?
– Вроде нет. А что?
– А пойдёшь?
– Не знаю.
– А, ну ладно, – покивала она, но не уходила.
– Чего новенького-то? – спросил Вадим неохотно.
– Всё так же, – скривилась Мария. – А, кстати… К тебе цыгане не приходили?
– Нет.
– Сейчас ведь цыгане тут орудуют. Где-то за рекой табором встали. Больше на Светлую ходят, но к нам тоже заглядывают. У Николая Ильича сегодня ночью были.
Вадим усмехнулся.
– Ну и что, много крови?
– Чуть-чуть до того не дошло. Ты не слышал шум ночью?
– Нет.
– Он ведь на всю деревню орал. Перестрелять их грозился.
– Да, нехило, – покивал Вадим. – Ладно, тёть Маш, спасибо тебе.
– Ладно, ладно, – отступила она назад. – С богом.
Беззвучно попрощавшись, Вадим закрыл окно.
От печи, едва он открыл засов, пахнуло жаром. Намотав на руки полотенце, Вадим придвинул к себе чугунок. Бульканье в нём стихло и показались картофельные бока. Он взял из банки на полке вилку, ткнул ей пару раз в картошку – она была готова. Из-за печи, с пола, достал деревянный поднос, положил его на стол, а на него поставил чугунок. Потом нарезал хлеб и налил в кружку молока.
Ему было чуть больше тридцати. Сухое лицо, глаза чуть навыкате, русые волосы – наружность его, в целом приятная, казалась запущенной, диковатой. Движения были неторопливы, вялы, он даже взгляд переводил не спеша, словно это утруждало его. Я немного знал его в детстве, – он играл тогда в футбол в дворовой команде. Был хорошим футболистом, много забивал. Мог бы, если б хватило терпения, претендовать и на что-то большее. Но терпения не хватило, футбол он забросил без сожаления. Даже единственную свою грамоту – за звание лучшего бомбардира чемпионата города, потерял где-то. Я же свою – за лучшего арбитра – храню всю жизнь.