Он не верит в Бога. Не верит, еще по-советски. Вернее, даже не воспитанный советским временем, а умудренный опытом той реальности, в которой понятию Бога уделялось остаточное внимание. Как в интеллектуальную нагрузку, как довесок к мировоззрению. Как будто чтение занимательной научно-популярной литературы, в которой Бог – это объект изучения, точно непознанные явления в созвездии Альфа Центавра или реликтовые процессы в глубинах океана: их последствия мы можем наблюдать, но лишь смеем предполагать и спорить о природе, их породившей. В этом интерес, в этом и познавательный азарт. Разминка для ума – заглядывать в неизведанное. Так бывает с людьми, когда они молоды, здоровы и полны жизненной энергии. Когда мир кажется легким, а жизнь, отравленная земными идеями и каждодневными заботами, всамделишной и непроглядно долгой.
Мама тоже не была верующей. Когда мы говорили ей, что нужно следить за диетой, она с ехидцей отвечала:
– А зачем тогда жить, если не можешь вкусно поесть? Если бы мне кто-то намекнул, что бессмертие основано на диете, я бы и тогда еще крепко подумала, отказываться ли от удовольствия. Но мне никто за долгую жизнь не объяснил: зачем жить в пресном теле!
Отец лишь усмехался. Они нажили эту правду вместе. Пришли к ней через многолетние беседы, споры и сомнения. И в этом был их жизненный консенсус. Если бы они умерли в один день – это было бы лучшим лекарством для обоих. А так – умирая, мама смотрела на него, а он на нее. Не имея ни физических, ни временных, ни ментальных сил испить с нею чашу избавления в тот день и в ту минуту.
Только после похорон, после выплаканных эмоций я впервые увидел и услышал отца во всей сакраментальности. Мы сидели на кухне, он наливал и наливал в рюмки вина, выпивал их одну за одной, а я, как стайер на беговой дистанции, выказывал ему солидарность, стараясь не отстать в его стремлении достичь той эйфории, в которой жизнь, как и прежде, кажется легкой и не омраченной трезвой горечью.
– Ничего там нет. Ни света, ни чувств. Мы говорим вслед умершим: «Царствие небесное!», но не верим в это. Я, по крайней мере, не верю. Это просто слова, которыми мы пытаемся наполнить пустоту.
– Ты о чем, батя?
– Я о смерти, сынуля. В последнее время часто об этом думаю. И с матушкой говорили об этом. Она переводила тему, шутила, но куда нам убежать от этих мыслей? Вот и говорю: нет ничего там… Хотелось бы поверить, но оснований для этого нет. И мир вокруг не дает надежды. От безысходности выдумал человек религию, храмы, утешает себя этим. Но разве в этом дух человеческий – бороться со своим страхом перед смертью? Разве может быть только в этом смысл жизни? Как не верти, а, по сути, это ключевой вопрос жизни: для чего жить? Чем человек отличается от растения? Также отжил, отцвел и умер! И солнце также отсветит, прогорит свой отведенный цикл и погаснет… Мы же, наделенные разумом, ищем какие-то смыслы. А их нет. По крайней мере, нашим глазам, нашему слуху, нашему осязанию они неподвластны. Вакуум равнодушия вокруг. Как будто кто-то выдумал дом, наполнил его какой-то логикой, но потом увлекся чем-то другим, закрыл дверь и, забыв выключить свет, так сюда больше и не возвращался. И нам, одиноким, пришлось выдумывать свои миры, чтобы тем самым хоть как-то оправдать свою обездоленность в окружающем равнодушии. Сбиваться в стаи, строить общины, государства, рождать какие-то идеи, следовать этим идеям, воевать и убивать за них. А перед смертью оглянешься: ты все также одинок, лежишь наедине со своим страхом перед ней, а выдуманный мир вьется перед тобой пустой мишурой… Как-то всё не то, куда-то в пустоту!