В больнице, куда мы привезли ее после травматологии во второй раз, чтобы оперировать грыжу, на вопрос врача о сроках выращивания этой грыжи, она с присущим ей юмором ответила: «Ей столько же лет, сколько моему сыну!». И ребячливо кивнула в мою сторону. Мне на тот момент было сорок семь. Оказывается, грыжа в ней зародилась в период моего вынашивания и родов. На протяжении десятилетий она смирялась с ее бытностью в себе и даже в лучшие годы боялась ложиться под нож. А потом, во времена перемен, стало как-то недосуг: ну растет себе и растет. Врач был в шоке. А мама не теряла присутствия духа:
– Эх, ладно, делайте свой черное дело! – и погладила, как родную, свою выпячивавшуюся плоть, уже тронутую некрозом. Всю свою жизнь она проработала в школе учителем-словесником. И, не будучи никогда связанной с медициной, наивно полагала, что именно грыжа давит ей на мочевой пузырь, одновременно отдавливая и ее гордость, которая страдала от того, что ей все чаще приходилось представать перед мужем и детьми в неприглядном виде.
Про больное сердце она и не заикалась. Пила полжизни, когда прижмет, корвалол и не жаловалась.
Помимо телевизора мама в последние годы заглушала грустные мысли мобильным телефоном. Лежа долгими днями и ночами в постели, в нем она переписывалась со своими родственниками, подругами и бывшими учениками, писавшими ей из разных уголков земного шара: из России, из Центральной Азии, из Европы, из Америки и даже – когда я с семьей был в командировке – из Африки. Отец же мобильные средства связи не признавал, часто ворчал на маму, а иногда, когда звонок нарушал его дневной сон, вырубал из розетки роутер. Мама сердилась, но подстраивалась под его настроения, за долгое время выучив его спесивый, но отходчивый нрав. Он многие годы работал в советской милиции, сталкивался с криминалом не понаслышке. И это обстоятельство, без сомнения, отложилось на его прямом и вспыльчивом характере.
Вместе они прожили пятьдесят семь лет. И когда мамы не стало, отец долгое время пристраивался к пониманию того, как ему коротать судьбу дальше. В какой-то степени также он уже пытался однажды примоститься к жизни: когда на его глазах рухнул Советский Союз. Как и миллионы людей вместе с ним. Но та растерянность все-таки была другого свойства – рядом была, со своим юмором и оптимизмом, мама. Сейчас же он остался один. И мы с сестрой, со своими домами и своим укладом, как он, наверное, считает, живем параллельными жизнями, крылья которых не могут дать той каждодневной, такой привычной ему тени.