. В Неаполе эта его способность была бы как нигде уместна: фатализм города, построенного на Флегрейских полях с нервно спящим до поры Везувием, располагает к вечному сарказму! И тот факт, что помпейское язычество кричит о себе здесь отовсюду, а муралы с футболистом Марадоной затмевают и улицы, и умы людей превыше святых Магдалин, пришелся бы моему отцу по вкусу. Правда, он обязательно бы вступил в негласный спор с неаполитанцами, утверждая, что бразилец Пеле более великий футболист, нежели аргентинец Марадона…
Но все это было бы случайными эмоциями. Его тянуло к другому. Прочь от каменных площадей с памятниками давно умершим героям, от замков и церквей, от их темных, влажных сводов, пропитанных панихидой, прочь из тесных обшарпанных улочек, разрисованных граффити, с развешанным от дома к дому над бесчисленными кофейнями бельем, прочь от неонового туристического негоцианства и пахнущих старыми горгульями темных подворотен, прочь из Испанских кварталов, так и не выветривших из себя венерический дух лупанариев и простибул. “Увидеть Неаполь и умереть от сифилиса”. Нет, эта история уже не для него: блудливый вид веселых жгучих брюнеток с загорелыми икрами, протискивающихся на мопедах вдоль узких улиц, колышет лишь далекую память! По пьяцца дель Джезу, мимо Обелиска Непорочного зачатия, где Мадонна с высоты в игре вечернего света меняет, как в проклятие прекрасного мира, святой лик на зловещий. Мимо монастыря Санта-Кьяра с его библейскими фресками и расписанными майоликой колоннами. По виа Толедо к одноименной станции метро – в ее переливающиеся живописные недра цвета морских глубин. Отцу не важно, что эта станция считается одной из самых красивых станций метро в мире. Она лишь путь к тому, из чего он соткал свой мир: к настоящему солнцу, к Тирренскому морю, к мятежному пейзажу с Везувием на горизонте! К тому, что он увидит с самой высокой смотровой площадки крепости Сант-Эльмо на побережье Неаполитанского залива в самый лучший сентябрьский день своей жизни!
Как капитан выдуманного им корабля, он будет смотреть вдаль, в море, и огромный корабельный нос, выложенный из разноцветных домов прибрежных городских кварталов внизу, будет ориентиром для его застывшего вдохновенного взгляда. Вершина Везувия слева сокрыта словно зацепившейся за нее опушкой белых облаков. Облака повсюду на аквамариновом небе. У горизонта они сливаются с горными грядами, и кажется, что море испаряется молоком. Серп побережья устлан, как кажется, до самого подножия Везувия ковром города: черепичные крыши бастионов Сант-Эльмо обрываются с холма Вомеро в сливочный урбанистический ландшафт – к белым домам и узким улочкам, к пришвартованным морским лайнерам, к жирафам портовых кранов и яхтам у длинной насыпной пристани, точно пальцем по заливу указывающей на вулкан, который уже разрушал и еще обязательно разрушит этот нарисованный солнечной акварелью рукотворный мир.