– Только через три… – осмелел Мирон Прибавкин.
– А вдруг он где-то лежит холодный и голодным?.. – предположила Галина Сорокопудская, и в голосе у неё поселились жуткие подозрения.
– Вы знаете… – снова, как хороший стратег, зашёл издали Мирон Прибавкин, всё ещё старательно избегая бездонных глаз Галины Сорокопудской. – Нет трупа, нет дела!
– К-а-а-к-какого трупа?.. – заикаясь, опешила Галина Сорокопудская, и горестно всхлипнула, как скороварка на плите, но с таким предвестием ядерного фугаса, что Мирон Прибавкин едва не провалился сквозь все пять этажей в подвал, где находилась спец-лаборатория.
– Ну-у-у… это я так… образно… – поднял на неё узкие нанайские глазки Мирон Прибавкин и моментально сдался на милость победителю.
Он не мог устоять против её обворожительных, тёмно-серых, почти голубых глаз, которые между приступами слёз мерцали ещё и божественным светом.
– Нет! Не надо… не надо плакать… – сочувственно простонал он, – я приму ваше заявление тотчас…
Что я делаю? Что я делаю? – ужаснулся он, покрываясь холодной испариной, меня же распнут, аки Христа, имея в виду начальство сверху и ещё выше, куда не смел заглядывать даже в мыслях.
– Но… должен предупредить… – тяжко вздохнул он, – что в связи с либерализацией общества, в стране принят «закон о личности», по которому «государство не имеет права вмешиваться в частную жизнь граждан…» – процитировал он служебную инструкцию.
– И что это значит?.. – нервно сжала губы Галина Сорокопудская.
Слезинка на её реснице справа наконец пропала.
– Это значит… – набрался смелости Мирон Прибавкин, – что если у вашего мужа нет врагов… и он просто ушёл… то… значит, ушёл! – для пущей убедительности растопырил он короткопалые руки, дабы показать всю глубину ситуации, и что, мол, я очень и очень сожалею, но… вы сами понимаете, ни словом, ни бровью не намекнул на мужскую солидарность: если от такой женщины уходит муж, это что-то же значит?!
– Но это ж абсурд! – вскричала Галина Сорокопудская, адресуя свой гнев наверх, к вышевоссидящему начальству.
И глаза её вспыхнули недобрым бесовским светом.
– Да! Именно так! – радостно подтвердил Мирон Прибавкин, потому что сам не понимал законов, а будь его воля, он бы карал, карал и ещё раз карал, но жизнь давно была другой, непонятной и запутанной до невозможности, и Мирон Прибавкин старался об этом не думать.