Наш сын, будучи еще подростком, помогал деду пасти коз, о чем у него еще долго были свежи воспоминания.
Но постепенно дети подросли и почти круглый год в домике над оврагом жил один отец.
Мне кажется, он до конца жизни жалел, что так распорядился своей судьбой, женившись на Ильиничне.
Тогда еще не произошли те неприятные изменения климата, которые сделали некоторые летние дни на Украине, да и в России, не просто жаркими, но нестерпимо жаркими.
Летний день неприметно переходил в погожий вечер, и миллионы невидимых насекомых роились в теплом воздухе, от чего до самой темноты стоял тонкий, едва различимый человеческим ухом, звон.
И без того малолюдный хуторок на берегу искусственного моря на месте бывшего Днепра за годы катастрофических перемен, которые тогда многие воспринимали как возрождение Украины, стал еще безлюднее.
Многие хатки покосились и заросли дикой травой, и не слышно было ни одного звука, который мог бы выдавать здесь присутствие людей: ни человеческой речи, ни музыки и песен из громкоговорителей, которые в прежние времена любили на полную катушку включать обитатели подобных селений.
В те годы он почти совсем перестал интересоваться политическими событиями на Украине. Только иногда, включая в городе телевизор говорил:
– А ну, послушаем, о чем они там брешут!
Однако, бесконечные русофобские выпады, кажется, действовали даже на него. Однажды, во время моего очередного приезда к нему, он заговорил о желательности получения Украиной ядерного оружия.
– Пап, а для чего хохлам атомная бомба? – не понял я – на Россию, что ли напасть?
Он задумался и признал, что сморозил глупость.
На старости лет отец, который никогда, кажется, не был особенно упитанным, еще больше похудел и сделался, как будто, меньше ростом.
Но в свои восемьдесят он еще не утратил быстроты движений и все так же лихо мог ходить с нами из одного села в другое по немалым крутым пригоркам, и, как будто по-прежнему, не испытывая особой усталости.
Я слушал его рассказы, многие из которых я помнил почти наизусть вот уже много лет и с горечью замечал новые, незнакомые мне прежде нотки печали: отец все сильнее и безнадежнее ощущал свое одиночество.
Нет, он не жаловался. Он был сильным духом и мужественным, мой отец.
Но, как человек неверующий, он не оставлял себе ни искорки надежды на хоть какое-то продолжение после смерти, и эта бессмысленная жестокость все больше ужасала его.